Тверская деревня

Карелия Фёдора Глинки(продолжение)

Фёдор Глинка, как ссыльный в Олонецкой губернии, причастный
к восстанию декабристов, разумеется, не мог обнаруживать в поэме свои симпатии к старообрядцам, даже упоминать об них. Однако, он прикровенно
в «великорослых жильцах» знаменитой пустыни отметил их исключительное трудолюбие, мастерство в любом деле и их незлобие. Вероятно, он понимал значительное духовное, экономическое и культурное влияние Выгореции на всю жизнь Выгоозерского стана и Карелии в целом.

Зачем он привлёк сюжет о Выговской пустыни в поэму «Карелия», присовокупив его к событиям 1601 – 1605 годов, остаётся загадкой. Ведь Выговская пустынь была основана много позднее, а именно в 1695 году,
и уничтожена царским распоряжением при Николае I (разгром и закрытие с 1854 по 1857 годы). Поэма «Карелия» писалась политическим ссыльным Фёдором Глинка в 1828 – 1830 годах. Вероятно, смещение событий во времени и их совмещение в поэме случайным считать нельзя. Какие цели ставил перед собой опальный поэт? Поразмышляем.

В ссылку, в Карелию, в Олонецкую губернию, в Петрозаводск Глинка попадает в 1826 году. По своим политическим взглядам он близок к декабристам и к тому же ещё недавно масон. В Карелии он сталкивается не только
с чиновниками, но и с простолюдинами: крестьянами, купцами, мещанами,
а также лицами из духовного сословия. И вот что он отмечает в жителях Карелии в примечаниях к своей поэме «Карелия»: «Жители Олонецкой губернии отличаются особенным, холодным, рассудительным умом, и сократическое чело (как его видим на бюстах Сократа) часто встречается под шапкой русского крестьянина и есть признак здравого, светлого ума.

Жители Олонецкой губернии издавна охотливы к грамотности, едва ли найдётся селение, в котором бы не было умеющего читать, к сожалению, теперь сия грамотность обратилась в страсть писать прошения, часто «ябеднические» (поэма «Карелия», примеч. 12, стр. 184).

Далее в примечании 16, 17 поэт свидетельствует: «Первобытные жители Олонецкой губернии (которая, сколь можно видеть из старинных актов и проч., населялась постепенно), кроме чуди, лопян и кареляков, состояли большей частью из людей, бежавших из различных мест в сии пустыни…»

Кто же были эти беглецы? Из истории известно, что новгородцы колонизовали издавна земли русского севера, славяне из южных областей России, скрывавшиеся от гнёта татаро-монгольского нашествия. Как было выше указано, укромные места Карелии привлекали и монахов Соловецкого и других карельских обителей, не принявших «новин» никоновых реформ XVII века.
И все-то они были православными людьми. Особенно горячо пылали верой
в старое русское благочестие старообрядцы. После разгрома царскими властями Соловецкого монастыря, именно в Карелии, на реке Выг, возникла знаменитая Выговская пустынь – наследница Соловецкого монастыря. И организована она была тоже беглыми от опричнины потомками князей Мышецких, братьями Андреем и Симеоном Денисовыми. Высокообразованные, с богословским образованием (в Киевской духовной академии учились – прим. автора), они создали поистине духовно-просветительский центр старообрядцев в Карелии. Его влияние распространялось не только на противников новообрядчества во всей России, но и по всему миру. Братьями Денисовыми написаны знаменитые «Поморские ответы», аргументирующие неправоту никоновских «новин».

Из всего сказанного становится более ясным, почему Фёдор Глинка привлёк внимание в своей поэме к старообрядческой Выговской пустыне.

Именно из Соловков, из Выговской пустыни выходили в народ учителя древнерусского благочестия, высокой бытовой нравственности, да и всего русского домостроительства народной жизни (как не вспомнить «Домострой» – прим. автора).

Фёдор Николаевич Глинка хорошо это понял именно в карельской ссылке. С той поры он, как и его Толвуйский монах, становится проповедником православного вероисповедания, русским духовным писателем. В своей героине, русской православной девушке Маше, которая развлекает царицу-затворницу Марфу Романову, поэт отмечает:

«То Маша, дочка Никанора!

Она умна, добра и скоро

Нашла и милость и привет,

И ей оказывали ласки

И для неё и за отца.

Она у сельского чтеца

Училась многому, читала,

Наслушалась от стариков;

Да уж и свет таки видала:

На Шуньге в ярмарку бывала,

На лове чёлмужских сигов,

Была и на брегах Неглинки

И воду, видно, там пила.

И по изгибам Лососинки

До Машеозера дошла,

И там в монастыре была,

За здравье части вынимала,

От человеческих грехов.

… И в поминальник записала

Свою родню. Там в житии

И в старописьменном сказаньи,

Узнала, как гласят преданьи…»

Из этого отрывка видно, что Маша совершает паломничества, причащается Святых Христовых Тайн, чтит память предков, много читает. У неё собрана библиотека в деревенской избе. Не правда ли, какой интересный тип русской девушки в «глухой», «дикой», «пустынной» Кареле! И читает-то она именно старописьменные сказанья, и слушает мудрых стариков, и учится уму-разуму у сельского чтеца… Это характерная черта старообрядцев: собираться
в молитвенном доме для духовного просвещения…

В заключение изложенных мыслей, а возможно, и домыслов, хочется привести ещё один значимый отрывок из поэмы «Карелия». В нём, на наш взгляд, Фёдор Николаевич хотел убедить своих читателей в том, что святое место, а именно Машеозерский монастырь, даже разгромленный, в виде пустыря, влияет на поселившихся на нём людей. Влияет в сторону освящения святостью их обычной, грешной земной жизни. Этих людей он называет «духами». А может быть это и не «духи», а одухотворённые люди? Судите сами из следующего:

«Теперь, разграбленный Литвою,

Давно уж пуст, зарос травою

Старинный этот монастырь,

И Машеозеро – пустырь!

Однако ж есть в народе слухи,

Что там не пусто!... В тех горах

Живут селениями духи.

Точь-в точь как мы! В больших домах

Лишь треугольником их кровли;

Они охотники до ловли,

И всё у них, как и у нас:

Есть чернь и титул благородных,

Суды, расправы и приказ.

Но нет балов, торговок модных,

Карет, визитов, суеты

И бестолкового круженья;

Нет мотовства и разоренья –

Так, стало, нет и нищеты!

Счёт, вес и мера без обмана,

И у судейского кафтана

У них не делают кармана.

Я не могу уверить вас,

Имеют ли они Парнас,

Собранья авторов и залы

Для чтения. – «А есть журналы?

Нет-с! Ну, и ссоры меньше там:

Литературные нахалы

Не назовут по именам

И по отчествам, чтоб гласно,

Под видом критики ругать:

То с здравым смыслом несогласно!

И где кто б мог закон сыскать

Который бы людей уволил,

От уз приличия? И им,

Как будто должное, дозволил

По личным прихотям своим,

Порою и по ссоре личной

Кричать, писать, ругать публично?»

Сделаем передышку, осмыслим текст. Фёдор Николаевич явно укоряет современное ему общество людей, неозабоченное своим жалким духовно-нравственным состоянием. И далее сравнивает его с иным, более высоким нравственным общежительством, вероятнее всего, монастырским:

«Зато уж в обществе духов –

Вон там, на тех скалах огромных

Все так приязненны! Так скромны!

……………………………………….

Подчас им… бедным, очень трудно!

И если станет уж и скучно

Смотреть на глупости земных,

На наши шашни и проказы

То псов с собой четвероглазых

И в леса! …………………………

Из этого и предыдущего отрывков поэмы видно, что поэт противоставляет общество «духов» – «земным».* Кто эти «духи» с более высоким нравственным устроением общинной жизни? Уж не монахи ли карельских пустыней, подобных Выговской пустыне (Киновии), монашествующие старцы Палеостровского старообрядческого монастыря, что
в пяти верстах от Толвуя? Иные толкования и в голову не приходят. Не есть же это общество лесных леших и прочих бесов! Во времена Фёдора Глинки именно старообрядцы скрывались в лесах, дебрях и болотах Карелии. Он это прекрасно знал, как губернский чиновник, как и то, что они правительством преследовались и чуть что – «И в лес!»… Интересен образ и толвуйского монаха, который скитаясь по миру, искал смысл человеческой жизни и таки пришёл к выводу:

* симпатизирует им и даже жалеет (Подчас им… бедным, очень трудно! При этом, кто они, не называет, а ставит многоточие.)

«Так! Сей мятежный, шумный мир

Я, мнится, оттолкнул рукою

И сладко отдался покою

И праздную заветный пир

В моей душе устепененной…

Не тронь, не возмущай молва

Сей жизни внутренней священной!

……………………………………….

Питаю благородный гнев

На всё ничтожное, мирское:

Его отравой чувств не льщу

И счастья верного ищу

В моей пустыне – и в покое!»

Надо полагать, Фёдор Николаевич разделял мысли своего героя, и как для Толвуйского монаха Карелия стала местом обретения смысла жизни в пути к Богу, так и для Фёдора Глинки она стала местом рождения русского духовного писателя (уточним – православного, примеч. автора).

Список литературы

1. Фёдор Глинка. Сочинения. Москва, «Советская Россия», 1986.
2. В.П.Зверев «Фёдор Глинка – русский духовный писатель. Монография». Москва, 2002 г.
3. Симеон Денисов «История об отцах и страдальцах соловецких, которые за благочестие и святые церковные законы и предания в нынешние времена великодушно пострадали». Второе издание, исправленное, подготовленное Д.А.Урушевым, Москва, 2001.