Тверская деревня

Карелия, как феномен

народного деревянного зодчества Русского Севера

В 70-е годы XX века на полку личной библиотеки в Москве была поставлена книга В.П. Орфинского (доктора архитектуры, профессора ПетрГУ, академика, специалиста по деревянному зодчеству Русского Севера) «В мире сказочной реальности».

Практически не читанная, но пролистанная простояла она на полке почти 50 лет. Однако, всё же именно она вдохновила на поездку в Кижи и  постоянное памятование о Карелии и пожизненное желание в ней бывать хотя бы мысленно.

Но, вот в 1988 году автор из Москвы переселяется жить в Тверскую область,  в деревни с карельским населением. Начинает заниматься краеведением, интересоваться историей и культурой карел, публиковать собранные историко-этнографические материалы и выходит, наконец, на проект памятника карельской деревне в виде книги «В карельских деревнях».

Книга В.П. Орфинского перевозится в карельскую избу в 2018 году. Изба эта стоит как раз напротив памятника карельской деревне. Книга внимательно прочитывается и, материалы из неё включаются в книгу «В карельских деревнях», а именно, в её первую часть – «В Карелии».

Ниже следуют: полностью текст статьи В.П. Орфинского «Будни», а также выдержки из статьи «Праздники» и замечательные фотографии академика из его прекрасной книги. Так, с его помощью мы побываем в Карелии, в её деревнях и сёлах и прикоснёмся к миру её сказочной реальности.

Будни

Вначале на земле ничего не было, кроме воды и ветра. Ветер дул, вода шумела. Её шум надоел богу,  и, повинуясь воле творца, земная вода окаменела. Но дожди стали подтачивать волны – утёсы, отламывая от них куски. Рожденные небесной водой потоки разносили камни по белу свету, а устав бродяжничать, вливались в расщелины и углубления скал, образуя озёра. Такова древняя карельская легенда. Но камни-скалы и валуны, вода – озёра, реки, болотные топи, проливные дожди и снега – это действительность, как и долгие-долгие студёные зимы. Легко представить себе, каково приходилось жителям карельского края. Не в силах совладать со стихией, они преклонялись перед неведомой силой природы. «Лес и камения, и реки, и блата, источники и горы, и холмы, солнце и месяц, и звёзды, и озёра, и просто рощи – всей твари поклоняхуся, яко богу и чтяху и жертву приношаху», - писал в 1534 году о «детях корельских» митрополит Макарий.

Чего только ни делали люди, чтобы защититься от непогоды! «Вследствие зимней стужи надумал кореляк жить зимою чуть не кротом, как только первый мороз хороший захватил тихие ламбы (плёсы), так кореляк и за работу; заколачивает досками свои окна до самых верхних стёкол, только бы чуть-чуть свет проходил, да не очень уж в избе днём темно было, и сидит всю зиму в полутемноте – благо ему не кружева плести, не рисунки выводить фигурные» - писал краевед В.Н. Майнов в 80-х годах прошлого века.

Но человеку мало забиться в тёплый угол. Нужно где-то хранить припасы и скарб, да и скотина требует постоянных забот. Обо всём нужно подумать, всё должно быть под рукой. Поэтому на Севере и строились особые дома.

Попробуем мысленно перенестись в XIX век . Типичный крестьянский дом в Карелии. За маленькими оконцами – кромешный мрак зимней ночи, а в избе – пульсирующее свечение берёзовой лучины. При каждой её вспышке темнота расползается по углам на удивление просторной и добротной избы с гладко отёсанными бревенчатыми стенами. Прямо на полу из-под вороха тряпья торчат белобрысые головёнки. Детскому посвистыванию и причмокиванию вторит с лежанки старческий храп. Впрочем, спят не все – рядом с потрескивающей на шестке печи лучиной ссутулилась за прялкой женщина. Её морщинистое лицо выражает привычную усталость: каждый день приходится вставать ни свет,  ни заря, чтобы затопить печь, согреть пойло для скота, что-то сварить, а потом хлопотать и крутиться по избе до вечера. И всё одной и одной – мужик уехал с обозом, чтобы подработать: хлеб на исходе, хотя уже давно в муку подмешивают толчёную сосновую кору. А от стариков и малых ребятишек, какая польза? Хорошо хоть, что не нужно никуда выходить в непогоду: жилище и хозяйственные помещения – всё объединено под общей крышей.

Лучина освещает массивный печной столб и отходящие от него под прямым углом друг к другу полки – воронцы. На них выстроились в ряд берестяные туеса, плетёнки для ложек, солонки и другая утварь. Тёмный потолок выше воронцов едва различим, он, словно растворился в глухой темноте ночи. Сбоку деревянного подпечья устроен дощатый ящик с откидной крышкой – вход в подполье, подклет, где хранятся картофель, репа. Чтобы овощи не промёрзли, пол избы сделан одинарным, пропускающим тепло.

Слева от печи – дверь в сени, связывающие жильё с хозяйственными помещениями – чуланом, в котором рядом с кадками солёных грибов и рыбы примостились ручные жернова и сита, сараем, где хранятся корма – сено,   смешанное с осокой, сухие листья – и хозяйственный инвентарь. Снаружи на сарай ведёт бревенчатый пандус – взвоз, по которому может подняться лошадь с возом. Под сараем – двор с хлевами (поскотница). В него есть спуск по внутренней лестнице. На полу сарая, прямо под яслями, проделаны прорези для ссыпания кормов скотине. Всё в северных домах – комплексах продиктовано целесообразностью.

Кто не задумывался над тем, почему для многих крестьянских домов даже 100 лет – не век? Почему и сейчас они могут соперничать с домами – правнуками? Секрет прост – отборный лес шёл на строительство таких домов, и заготовляли его не в один, а в несколько приёмов: сначала для косяков, балок, столярных поделок, а уж потом для остального  сруба. И сушили на совесть, и в дело укладывали с умом: для нижних венцов применяли мелкослойную кондовую сосну, плотную и смолистую. Для сруба брёвна брали тяжёлые, толстые, а для фронтонов - полегче. Крышу крыли не досками, а тёсом. Немалых трудов он стоил. Толстое бревно с помощью клиньев раскалывали на части и уже из них топором вытёсывали тесины.

Сколько изобретательности в самых простых сооружениях! Стены сарая опираются на специальные столбы, а не на стены нижележащих хлевов, которые быстро гниют. Благодаря столбам их легко заменить новыми, не нарушив целостности основного сруба. Взвоз гладко стёсан по краям, , чтобы лучше скользили по нему полозья саней, но в середине оставлены горбыли, дающие опору лошади. А безгвоздевая крыша, что может быть проще и остроумнее?!

         Немало мудрых конструкций и деталей создали простые мужики, из поколения в поколение передавая свой опыт. Но не это самое удивительное. Риги, амбары, бани и, конечно,  жилые дома, даже в тех случаях, когда они лишены декора, поражают выразительностью пропорций – в будничном, повседневном труде народные мастера не забывали о красоте, способной превратить их непритязательные, на первый взгляд, сооружения в произведения настоящего искусства.

Праздники

Угловатый человечек, взмахнув руками, весело подпрыгнул и вдруг застыл в причудливой позе. А вот другая фигурка, полная задора и удали… Третья… Четвёртая… Их целый хоровод, этих маленьких смешных человечков. В них радость вечной молодости и мудрость тысячелетий. Такие человечки издавна вплетались в орнамент народных вышивок, а позднее появились на наличниках окон Шелтозерского края, устроившись между завитками волют, тех самых волют, родословная которых уходит к каменным дворцам Петербургского барокко. Хитроумные вепсы сумели изгнать из чужеземцев их аристократическую спесь, и геометрия волют наполнилась иной символикой: крестьяне упруго распрямляют свои натруженные спины, чтобы включиться в весёлый хоровод. Возможно, о другом хотели рассказать народные мастера, но кто в состоянии вместить музыкальный аккорд в тесные рамки словесной расшифровки? Как бы там ни было, но волюты отражают мечты своих создателей, внося праздник и радость в прозаические будни.

         В постройках заонежских мастеров, потомков новгородских землепроходцев, - другая вариация на ту же тему. Здесь рисунок строже. Кажется, что в деревне широко и привольно звучит торжественный эпос былин.

Неизъяснимо гудят на ветру вековые ели. Даже в пасмурный день восходным солнцем горят стволы сосен. В неподвижном воздухе дрожат чуткие листочки осин. Причудливую вязь орнамента накладывают на белёсую плоскость зимнего неба кудрявые ветки ольхи. Да разве раскроешь словами всё своеобразие и прелесть карельских деревьев! А если вспомнить, что древние карелы видели в деревьях олицетворение духов, добрых и злых, то стоит ли удивляться, встречая между волютами наличников стилизованные изображения ёлочек?  Впрочем, и сами волюты уже не те, что у русских – силуэт их стал более чётким, ломаным, созвучным зубчатому контуру леса.

Чёткость и геометричность рисунка присущи вообще архитектурной орнаментике карел. Что это, случайность или  закономерность? Может быть, следствие особой рациональности мышления карельских плотников-зодчих, тонко учитывавших закономерности природы ( ведь чёткий геометрический орнамент лучше читается в условиях бедного солнцем Севера) или своеобразное отражение в искусстве особенностей миропонимания карел, надолго сохранивших пережитки язычества – олицетворение природы и преклонение перед ней…

Впрочем, то и другое имеет общее объяснение: степень воздействия природы на культуру народа тем сильнее, чем ниже его развитие.

Есть и третья причина, внутренне связанная с двумя первыми, особая традиционность карельского народного творчества и преемственность между его различными областями: общий характер архитектурной орнаментики карел близок народным вышивкам.

О традиционности карельского деревянного зодчества говорит множество примеров. Вот один из них. Треугольный фронтон, чело северного дома, обычно украшают резные доски – причелины. Они закрывают торцы слег. Но в карельских постройках причелины нередко имеют круглые подвески в виде розеток сквозной резьбы. Как возник такой мотив? Скорее всего, карелы, относительно поздно заимствовавшие у русских причелины, захотели сохранить, хотя бы в виде декоративного мотива, традидиционно-привычный ритм выходящих на фасад торцов слег. Подобный приём не встречается в районах Карелии с русским населением.

Но при всех различиях декоративного убранства русских и карельских домов  у них много общего, обусловленного многовековыми культурными связями двух народов, и прежде всего – постоянное стремление к красоте. Об этом органичном, неотъемлемом от человеческой природы стремлении вспоминаешь всякий раз, когда видишь в тёмном углу избы вышитое полотенце, любуешься колоритом и выразительным рисунком древней иконы или слушаешь досюльные свадебные песни.

Задушевность мелодии и поэтичность образов словно преображают исполнительницу – обычно скромную, внешне ничем не примечательную старушку: ведь самые яркие и счастливые минуты молодости не исчезли бесследно, а воплотились в песне и продолжают жить, напоминая о себе.

Очевидцы рассказывают об украшенных деревянным кружевом северных крестьянских домах. Если верить этим рассказам, то постройки народных мастеров – многократно увеличенные ювелирные шкатулки. В действительности же орнамента на них относительно немного, и тем не менее рассказы – преувеличения верно отражают общие впечатления от крестьянских домов. Не сразу замечаешь, что настроение праздничности достигается не количеством декоративных деталей, а предельно сильным звучанием каждой из них, контрастно противопоставленной другим деталям и зданию в целом.

Но, странное дело, когда сдержанность в применении декоративных средств сменяется расточительностью, когда под покровом деталей  исчезают суровые поверхности стен, вместе с ними пропадает и праздничное настроение: ведь праздник ощущается лишь на фоне будней. Без них он не радость, а пресыщение.