Тверская деревня

101-й километр — явление советского прошлого на территории бывшего СССР. Это были места высылки или ссылки из крупных городов людей, отсидевших сроки в советских тюрьмах и лагерях, которым после них не разрешалось жить в городах. Списки запретных городов насчитывались десятками, из них самые крупные города составляли число — «6″. Оно означало, что уголовные и политические преступники закона могли селиться только в провинции за минусом этих шести крупных городов, такие как Москва, Киев, Минск, тогдашний Ленинград и другие. А провинцией, в основном, считались сёла и деревни, как впрочем, и небольшие провинциальные города. Таким, например, был город Владимир, куда высылали представителей чуждых советскому строю сословий: репрессированных дворян, купцов, богатых мещан и прочих.

Выселенцев и ссыльных ещё именовали «минусниками»: они как бы вычитались из советского общества как люди политически или социально неблагонадёжные.

Тверская область, как и иные в центральной России, щедро принимала в сёла контингенты уголовных и политических сидельцев тюрем и лагерей после отсидки ими сроков. Целью этого перемещения в провинцию была «санация» городов от нежелательного в них контингента и в то же время — вбрасывание в пустующие сёла и деревни так необходимых там в колхозах и совхозах трудовых элементов. В результате этого вбрасывания сёла и деревни пополнялись лихой тюремной братией или, как их называли, блатными. «Народ» этот в основном был пьющим, курящим, матершинным, драчливым, вороватым, разгульным и бесшабашным. Это были в основном представители уголовного мира. Хозяйства укрепить они не могли, скорее могли ослабить.

Иной контингент являли собой политические: интеллигентные люди технических учёных и творческих профессий, хорошо образованные и благовоспитанные, по большей части образованные и благовоспитанные, по большей части так называемые либо «враги народа», либо члены семей этих «врагов». Этот контингент селили обычно в сёлах и небольших городах, где они могли найти работу в советских учреждениях: учителями, бухгалтерами, машинистками, сторожами, гардеробщиками и прочими работниками.

Подлинно деревенские, так называемые «избяные» люди коренного происхождения в своих родовых домах избегали контактов как с судимыми по уголовным так и политическим статьям. Однако, всё же жалели и тех и других в силу своего, хоть и расшатанного во времена безбожия, но всё-таки, в основе, христианского менталитета.

Случилось так, что «избяные» аборигены продолжали жить своим испокон веков установленным деревенским укладом в своих избах; бывшие уголовники образовывали свои «консорции» (объединения), политические – свои. Однако, последние были в сёлах малочисленны и как «враги» весьма в провинции рассеяны, что предотвращало их объединение. В сёлах, где администрации зорко учитывали и контролировали высланных политических (лучше, чем в деревнях), они в основном и селились в купленных ими домишках, а уголовным те же администрации выделяли колхозные или совхозные пустующие дома или бараки. Так, стали соседствовать в селениях местные «избяные» деревенские люди с приезжими: либо высланными уголовными, либо политическими.

Позднее, в 70-80 годы в колхозно-совхозные сёла стали приезжать рабочие семьи из городов СССР в поисках лучшей доли, а ещё позднее, после «перестройки», в деревни и сёла буквально повалил дачный контингент. Постепенно бывшие уголовные стали от бурной разгульной жизни вымирать, бывшие политические разъезжаться по бывшим «минусным» городам (результат «перестройки»!) а «избяные» коренные деревенские жители вымирать по возрасту и утрате колхозно-совхозного здоровья, и в пустующих сёлах и деревнях укореняться дачники.

В силу всего сказанного, картина деревни стала весьма мозаична. В этой мозаике, однако, предпочтение будет отдаваться авторами сайта коренному, вековому, традиционному, а не привнесённому и вброшенному политикой в деревенскую жизнь, хотя и этого не миновать отмечать и об этом рассказывать.

Ныне от колхозно-совхозной деревни, как явления 101-го километра, остались памятные руины: разбитые конторы, фермы и тракторные станы.

Лучше уцелели, как более качественные строения, памятники доколхозной деревни: нэповские избы, амбары, кирпичные магазины, склады, да и от дореволюционной поры – разбитые сельские храмы и обрушенные часовни.

Лучше всего, несмотря на активное разрушение, сохранились деревенский уклад жизни и совесть деревенского (коренного) жителя.

101-й километр как явление канул в небытие, но следы его воздействия остались. Поля тружеников после «перестройки» стали зарастать бурьяном и лесом. С болью ныне смотрят старики на руины колхозно-совхозной жизни. Сопротивляются разрухе семейные наследники стариков. Холостая безработная молодежь серьёзно увлеклась пьянством. А дома дачников тем временем приукрашиваются, растут в высоту и ширину, прирастают цветниками. Всё более ширится движение дачников за восстановление порушенных сельских храмов. Всё большее число из дачников остаётся на постоянное жительство в деревне.

P.S. Контакты аборигенов деревень и сёл с пролетариями городов и высланными в советское время уголовниками неблагоприятно сказались на нравах сельских жителей, особенно молодых поколений. Так называемые «враги народа» из политических на 101-й километре привнесли в жизнь сёл и деревень много добра и света как люди больших знаний, умений и высокой культуры. Примеры тому смотрите в книге Т.Кременецкой и А.Волчкова «Тверская Атлантида», 2010 год и в материалах этого сайта о М.В. Васнецовой и Е.П. Ширшиной, киверических краеведов (Савельевой Н.Е. и других). Надо отметить, что появление в Киверичах двух последних героинь никогда ими самими не объяснялось, будучи вполне понятной семейной тайной обеих, которую они сохранили до конца жизней, ни в чём, не упрекнув советское государство.