Тверская деревня

Новости для вас, сестрички

         Дорогие Елизавета и Анна, не знаю где вы и как там у вас в посмертии, но дом ваш на земле купили состоятельные люди. И хотя он был старый и гниловатый, как вы говорили, и строен в 30-х годах XX века, но новые хозяева замуровали его: сначала чем-то пропитали, а потом обшили сайдингом по цвету и форме натуральных ошкуренных брёвен. Затем этот сайдинг дважды выкрасили под цвет сосны, надстроили ещё одним этажом, провели газовое отопление, сделали застеклённую террасу и красивое крыльцо на запад. Теперь это самый богатый дом во всей деревне, правда, гнилой внутри.

         Вместо забора из жердей поставили спереди богатый штакетник, а по бокам и сзади оградили листами крашеного железа. Ни один зверь, ни волк, ни лиса, ни енот за такой забор не проникнут. А к вам-то звери лазили. В заборе двое ворот сделали для въезда и выезда транспортов. У них много машин.

         Земли взяли 3 или 4 полосы до ручья. Огород огромный распахали. Ваши старые яблони, как и ветлины спилили, усадьбу выровняли бульдозером. Вокруг дома выложили плиткой дорожки, насадили много цветов. Посреди двора, на газоне выкопали колодец с красивым воротом в форме колеса. Построили баню, летнюю кухню, курятник.

         На огороде хозяева выращивают все виды овощей, в 4-х теплицах выращивают помидоры, перцы, огурцы и ещё что-то. Трудятся на земле хозяева много. Они говорят, что всё это ради детей, для питания их экологически чистыми продуктами. Косят они траву на своей большой усадьбе бензокосилками. Работают на огородах в их семье женщины. Мужчин редко на пашне можно увидеть.

         Теперь, дорогие, трава никому не нужна. Раньше-то вы дрались из-за покосов, а теперь многие полосы в деревне стоят нескошенные. Местные карелы все поумирали, и теперь в вашей деревне живут одни дачники. Сады в деревне практически все погибли из-за домовой канализации. Ныне сосед под соседа пускает под землёй фекальные сточные воды. И неведомо, какую воду соседи пьют из своих колодцев: то ли с мочой, то ли с калом соседа. Как и при жизни вашей, ездит в деревню автолавка с продуктами. Ездит по деревне множество частных машин.

         В вашем околотке летом бегает и играет 12 детей, но скоро будет ещё больше. Теперь в деревне тишины никакой нет от машин и музыки дачников. Теперь в деревне ни сено, ни дымом не пахнет. Разве только бензином, да дерьмом человеческим.

         Мне без вас и скучно, и постыло от всех дачных шумов, дурацкой музыки и запахов палёного мяса шашлыков. Я даже вам завидую, что вы на вечном покое лежите на никольском кладбище.  В деревне ныне никакого покоя нет.  Конец патриархальной деревне пришёл, конец полный, окончательный и бесповоротный. Ни прежних крестьян в ней, никакого скота в ней не осталось. Редко кто держит кур, а  в основном – собак и кошек.

         Воспоминание о вас у меня светлое, пресветлое. Образы ваши в ситцевых платьях, фартуках и белых платках на огородах и в лугах так и стоят перед глазами в лучах солнца. Веет от них запахами цветов, трав, яблок, земляники и сена. Какое, как оказалось теперь, было счастье жить в вашем крестьянском мире. Видеть вас, вечно труждающихся, однако, не ноющих, а весёлых, со смешинкой в глазах, с шуткой на устах.

         Не забыть мне, Лиза, твоего рассказа, как ты попала в лагерь под Нарвой в Эстонии, как тебе там понравилось больше, чем в колхозе. Понравилось, что работали нормировано, что вас не только кормили, но что и концерты давали. Когда пришёл срок освобождения, тебе не хотелось из лагеря уходить.

         Когда ты заболела смертной болезнью, то слабая, еле держась на ногах, ходила поливать свой огород. Помню, как после полива стояла, держась за угол своего дома,  и … струйка текла по худым ногам. Отменные тыквы и свёкла выросли тогда на твоём огороде.

         В постели дома лежала тихая, кроткая, готовая к уходу в вечность. Просила меня молиться, чтобы смерть к тебе пришла скорей, и я тебе  говорила: «Лиза, надобно бы покаяться в грехах». А ты спросила: «А как?» Я и подсказала: «Скажи: прости меня, Господи, за грехи мои». И ты повторила, их перечислив…

         Умерла ты ночью, беззвучно. Обнаружила это племянница. Она же тебя и хоронила. Гроб твой был обит шёлковой фиолетовой тканью, стоял на тракторе, а за ним шёл скромный кортеж из родни…

         Бывая на кладбище, твою могилу навещаю, смотрю на тебя молодую. Там у тебя глаза и губы как бы скрытно улыбаются, как и при жизни.

         Дорогие сестрички, теперь напротив вашего  дома – памятник карельской деревне. Это ваш старый колодец- журавль, часовенка святого великомученика и целителя Пантелеимона, старый сарай с сельским инвентарём, курган с памятным камнем на вершине и надписью: «В честь 400-летия переселения карел на тверскую землю».

         Восстановлена и вновь изукрашена в Никольском Богоявленская церковь. Поставлен перед ней мраморный памятник павшим в последнюю войну воинам из деревень округи. Правда, карел в округе, практически не осталось. Вы были последние могикане крестьянского мира. Вечного покоя душам вашим, дорогие Елизавета и Анна. Простите, если разволновала вас этими новостями, растревожила своей беседой.

         Поверьте, что беседовать мне ныне не с кем ни о вас, ни о вашем житии – бытии. Дачникам ваша жизнь, ваш опыт и знания не интересны. Это люди городские, это люди другой цивилизации, с другой системой ценностей, жизненного уклада, быта, убеждений. Вы были аскетами, они привыкли к комфорту во всём. Вы были верующими, они в большинстве - неверы. Вы были самодостаточны в труде, отдыхе, в веселии и печали. Они приучены только к удовольствиям и наслаждениям с минимумом при этом трудовых усилий. Вы научили меня трудиться с отдыхом регулярно, равномерно, не надрываясь, «потихоньку», кончать труд к 18-00.

         Я знала, живя среди вас, что когда-нибудь вы нас покинете, страшилась этого, томилась подсознательно предчувствием бед. Теперь сознаю невозвратность потерь и вижу гибель деревни.

         Где ныне вы, Евдокии, Прасковьи, Клавдии, Анны, Елизаветы, Марии? У Господа Вы! Молитесь о нас, оставшихся на земле, а мы молиться о вас будем.