Тверская деревня

Приходи беседовать

С той поры, когда ты, Александра, а для меня тётя Саша, звала на беседу, минуло двадцать семь лет. Моего дома напротив твоего нет вовсе. От него осталась только погребная яма. Из неё тянутся к небу молодые берёзки. В стороне – куча обгоревших, гниющих брёвен. Яблоня перед домом умерла и упала. А вот куст шиповника с белыми розами жив, хотя и угнетён и низок росточком. От прежнего забора не осталось ни одного столба и жердины: всё сжёг в своей печи горбатенький сосед Малинин.

Твой дом, напротив моего пустыря, ныне развалился, крыша его провалилась. Крыльцо, правда, цело, целы и наличники окон, и даже занавески за ними колышутся.  Баня твоя в развалинах.

Я люблю посещать эти руины и своё пожарище. В моей погребной яме остались лежать обугленные книги домашней библиотеки, пепел от фотографий и писем, осколки стекла от многочисленных банок с заготовками.

Пожар случился 19 октября 1992 года от замыкания электропроводки. Сгорели в доме пчёлы, цыплята, козы, а меня, обгорелую, отвезли в больницу, в Рамешки. 20 октября перевезли в Тверь на полтора месяца мучений. Случилось это на день памяти мученика Сергия, сам пожар – на память Фомы неверующего. Уже в больнице  Твери, 21 октября я в бинтах, на койке у окна встретила день памяти преподобной Таисии, свои именины.

После 19 октября 1992 года я тебя больше не видела. Твоя дочь Валя, рассказала мне недавно, что в 1991 году ты на своём крыльце упала, потеряв сознание, месяц лежала в доме, а потом неожиданно для близких встала и пошла по полу…

Тебя из Тучево дочь вскоре увезла в Рамешки в 1991 года в свой дом, ухаживала за тобой, а в 1993 году ты умерла на яблочный Спас. Стало быть, огненной моей эпопеи ты не видела.

Я помню тебя живую, как ты с палочкой спускаешься к моему дому с возвышения насыпной дороги. Одета в тёмное платье, кофту, на голове тёмный же платок. Садишься на лавку под моим окном, и мы начинаем беседовать.

Я смотрю на твоё широкое крестьянское лицо, крупные, узловатые рабочие руки, слушаю твою размеренную речь на русском языке с изредка мелькающими  карельскими словами.  Робею пред тобой, сознавая слабость и никчёмность своей жизни перед суровым опытом твоей суровой жизни. В ней: нескончаемый труд сначала на трикотажке в Тучево, потом в колхозе. Вместе с подростками, в войну 1941-1945 годов, ты боронишь и пашешь колхозную землю на быках. Бороны не железные, а деревянные из сучковатых древес…

В войну ты жила уже без мужа Василия, он умер, оставив  тебя с двухлетней дочкой, в 1937 году. Судя по старому фото, он в солдатской форме царской армии, воевал в 1-ю Мировую войну. Овдовев, ты замуж более не выходила, хотя к тебе и сватались женихи. Ты сильно любила Василия, и не хотела его никем заменить: надрывалась одна, помня его, водя по кругу быков. Они вращали жернов, который мнёт и растирает льняное семя. Вытекающее масло собирали в вёдра. Жмых – дуранду ели вместо хлеба. За ржаным хлебом, мукой и другими продуктами ходили через заснеженное болото зимнего Святого озера, шагая по санному пути в Калинин, туда сорок вёрст и столько же обратно. Лошадей жалеете, чтобы собой не перегружать сани. Выезжали ночью, шли по дороге по темноте, опираясь на палки, возвращались днём. Хлеб возили мешками. Буханки были до трёх килограммов. Покупки делали за счёт продажи льняного масла.

От тебя я узнала, что рядом с твоим домом стояла деревянная часовня Божией Матери «Скорбящая». На праздник памяти этой иконы (кажется 28 июня) крестьяне стекались со всей округи. Располагались накануне на ночь и вашем доме, и в сараях, и в амбарах. Шли они с узелками еды, несли священнику и причту гостинцы. Складывали принесённое съестное в чулан с ледником в погребе, что было частью часовни.

Эту часовню я застала стоящей с разрушенной крышей, но очень толстыми и крепкими брёвнами. В ней на стенах кое-где висели листы жести с изображениями ликов святых. Обрывок клеёнки с изображением ангела я взяла в свой дом, как и несколько листов жести со святыми угодниками. При пожаре всё это сгорело, как и моё лицо. Чудом сохранились невредимыми глаза.

Ныне думаю, что помогли сохранить глаза и саму жизнь крылатый ангел, писанный на клеёнке, святые на листах жести и иконка Сергия Радонежского, что была привезена из Москвы.

Попав в больницу в день памяти мученика Сергия, я уже знала, что святой Сергий Радонежский всегда мне помогал по жизни в тяжёлых испытаниях.

Часовню «Скорбящей» Божией Матери разобрали при директоре совхоза Кропине, свезли в Никольское и возвели из её крепких брёвен скотный двор.

Ныне, Александра, на её месте осталась только каменная кладка: утопленные в земле валуны по периметру былой часовни – её фундамент. На месте, где и прежде, лежит плоский пороговый камень перед входом в часовню.

Липы, Саша, сосны вокруг часовни целы. А вот холмики старинного кладбища вокруг неё не сохранились. Теперь на бывшем кладбище хозпостройки частного лица.

А дом – то невезучий, Саша.

Помнится, что ты говорила, Саша, что прежде в доме жила твоя двоюродная сестра Мария, очень богомольная женщина. И ты, как-то в мою бытность в нём, видела на его крыльце ночью светящуюся очень красивую икону Божией Матери. Видела ты над моим домом и какие-то цветные шары. Даже спрашивала: «Что ты это шары пускаешь?»

- Помилуй, - отвечала я, - какие шары?

А шаров тогда и впрямь много и часто в ночном небе летало. Их называли неопознанными объектами. Один такой объект в форме корабля с окошками иллюминаторов вдоль корпуса мы с соседом Витей Бульбуковым видели  над деревней Константиново. Объект был не из металла, а из газообразного вещества бело-кремового цвета, типа облачной субстанции.

         Как-то ночью, как раз тогда, когда ты над моим домом видела шары, я услышала чёткие резкие три удара в балку – матицу избы на потолке.

         Вряд ли шары привлекал мой дом. Им, скорей всего был интересен военный полигон на болоте возле озера Святого.

         В доме моём, ты говорила, убило молнией твою племянницу, что сидела во время грозы у окна.

         В этом доме у меня болели и умирали домашние животные, умерла от рака и моя мама. Напротив дома, на дороге, часто ломались проходящие машины.

         Позднее от одного учёного немца я узнала, что дом этот возле старинного кладбища мог хранить только людей молитвенных. Так и сказал, молитвенных...  Ну а мы таковыми тогда не были, хотя и в церковь начали ходить.

         Для пожара в доме было много причин и материальных, и духовных. Но сейчас не о них, а о тебе.

         Ты была для меня явлением из мира людей, мне не ведомых ранее, крестьянского мира православной русской цивилизации, уходящей в прошлое под натиском безбожной эпохи.

         Ты была ярким человеком этого уходящего мира, израненным в эпоху социализма, но,  тем не менее не сломившимся, цельным, крепким, самобытным.

         Ты ведь родилась в 1908 году ещё в царской России, прошла школу (суровую) трудового воспитания в многодетной семье, живущей на земле испокон веков. Воспитывалась своей очень строгой матерью Матрёной в правилах древнерусского благочестия, строгих правил «Домостроя». Ты обучена была строить свой дом, хорошо воспитала свою дочь, достойно прошла и закончила свой крестный путь.

         Успела поучить и меня уму- разуму, а также: как косить траву, как отбивать косу, как солить огурцы. Но, среди всего этого – как иметь в напастях спокойное выражение лица, как бы окаменевшее от привычки ко всяким испытаниям, как норме жизни.

         Мир праху твоему, покоя твоей душе в горнем мире у Господа, дорогая соседушка по деревне Тучево Александра Ивановна Шулыгина – Борькина, незабытая мной тётя Саша.