Тверская деревня

Приходите помянуть

         Помню городские поминки, всегда налитые мрачной печалью. В деревне поминки светлы и радостны.

         Вот и поминки по тебе, дядя Миша, такие же светлые, солнечные, спокойные и даже радостные: отмучился человек! Да, ты и впрямь отмучился на моих глазах, так как мне выпало счастье немного послужить тебе перед твоей смертью и даже быть её свидетелем. Ты сидел на диване и на нём сделал свой последний вздох. Зять твой, напуганный, прибежал ко мне и мы вместе с ним убедились, что ты мёртв.

         Потом началась суета вокруг тебя, приборка, уборка, обряжение во всё посмертное. К вечеру ты уже лежал на лавке под белым покрывалом, нарядный, причёсанный, со спокойным лицом, скрещенными на груди руками.

         Вечером пришли прощаться с тобой все деревенские. Расселись вблизи на лавки. В красном углу горела лампада, на столике под ней стоял на блюдце стакан с водкой, куском хлеба, свечой…

         Посидели, помолчали, что-то тихо вспомнили, положили на тарелку в твоих ногах свои рубли и ушли.

         В день похорон крышка гроба стояла у входа в твой дом, ты лежал в гробу, а гроб стоял на двух табуретках рядом с крыльцом. Минуты прощания твоего с домом, затем трактор, гроб на нём, шествие за ними родни и деревенских. Кто-то из родни равномерно бросает на дорогу еловые ветки из мешка.

         На кладбище могила уже вырыта. Перед воротами опять остановка, гроб стоит на табуретках, затем несётся на плечах и ставится рядом с могилой.

         Прощание. Икона с груди убирается. Покрывало поднимается к лицу, цветы убираются. Крышка заколачивается, под гроб протягиваются верёвки. Гроб опускается плавно в могилу. На него бросают провожающие горсти земли. Лопатами могила забрасывается землёй.  Вскоре на ней холмик с цветами, венками.

         А рядом с холмиком табуретка со стопками, в них – успокоительное зелье, водка. Она призвана умерить скорбь. Лёгкая закуска, печенье, конфеты. Лёгкого лежания тебе, Михаил!

         Кучка провожающих движется к твоему дому. Там у крыльца уже стоит дочка с ковшом воды и полотенцем. Пришедшие умывают руки, снимают обувь и входят в идеально чистый дом. Все берут в руки свечи, зажигают их, кто-то читает молитвы, все поют «Отче наш», «Царю небесный», «Богородицу». Возле стакана на блюдечке горит свеча. В стакане водка, рядом кусочек хлеба.

         Стол поминальный уже накрыт. Богатый стол с холодными закусками, киселём, стопками для вина или водки. Чинно рассаживаются. Речей никаких. Просто поднимаются стопки и говорится: «Ну, помянем раба Божия Михаила!» И так несколько раз с закусыванием, запиванием киселём.

         Льётся тихая беседа. Затем горячее блюдо: картофель с тушонкой, котлеты и прочее.

         За столом сидят недолго. Никакой печали нет. Ты, словно живой сидишь среди живых, и говоришь: «Ну, помянем!»

         Никто не напивается. Постепенно встают, благодарят хозяев за трапезу. Расходятся.

         А ты, дядя Миша, продолжаешь жить в своём доме на фотографии рядом с Марией, своей женой. В доме по-прежнему идеально чисто. Блестят полы, на них тканные самодельные дорожки из льняных ниток. Всё, как и прежде, стоит на своих местах: диван, стол, сервант, за печкой голландкой – высокая кровать с горкой подушек с кружевной накидкой. Внизу, под периной – подзор кружевной. Накрахмаленные на окнах занавески с кружевными проймами. На подоконниках герани.

         Ты  продолжаешь жить в своих внуках, дочках. Мария умерла, тихо уснув на руках вашей дочери Валентины.

         Для внуков и многочисленных правнуков твой зять Аркадий выстроил во дворе второй дом, нарядный, с мансардой. Похоже, внуки твои живут ладно, все трудятся, неплохо зарабатывают.

         Дочь твоя, Валя, в  летнее время, да и зимой пасёт малое стадо твоих правнуков. Их уже пять.

         Никто никогда ни единого слова худого  о твоей семье не сказал и, думаю, не скажет.

Ты для меня – явление.

Мне всегда было интересно разговаривать с тобой. В темах была и политика, и местная история, и местная жизнь. Похоже, ты любил читать газеты, слушать радио. Много размышлял, делал какие-то выводы. Но был так осторожен в суждениях и даже скрытен, что никогда не открывал ни своих домыслов, ни догадок, ни рассуждений. Скуп был на слова, лаконичен, немного ироничен, шутлив. Помню добрую смешинку в твоих карих глазах во время бесед. Некоторое даже лукавство, намеренную недоговорённость, даже какую-то мужицкую хитрецу: ну что с бабой разговаривать, тем более бабой городской, в деревенской жизни ничего не смыслящей…

И впрямь – ничегошеньки! Вот ты деликатно и посмеивался внутренне, глядя на существо, по-твоему, смешное, не очень умное, недозрелое.

Впрочем, так смотрел не только ты, а все деревенские. Мы, городские, грамотеи были для них дураки  в их искрящихся глазах. Именно, в глазах, так как слов невежливых, обидных они никогда не говорили. В глазах же почти у всех была добрая насмешка. В общем-то, смысл её ясен: мы для них, то есть грамотеи, были смешны во всём: в манерах одеваться, говорить, трудиться, отдыхать, веселиться, жить. Но они об этом деликатно помалкивали, всерьёз не воспринимая того, что мы им лепетали. Именно, лепетали, как дети, как недоросли перед ними.

Действительно, что мы знали, поглотители колбасы и мяса в котлетах о скотоводстве? Что знали о том как «выращивали» хлеб, как получается молоко? Как надо обращаться с землёй, чтобы она не истощалась, а была плодородна? Что горожане знали о народной вере, обычаях, сельской жизни, деревне? О русском мужике – крестьянине – кормильце большой семьи? О деревенской бабе с ухватом у русской печи спозаранку? Как растить на огороде овощи, как заготавливать их на зиму?

О деревенской жизни, труде на земле, о деревенском быте мы ничего не знали.

Конечно, городские пришельцы, так называемые приезжие в деревнях, были не только смешны в своих умениях топить печи, что-то в них готовить, но и жалки в своих попытках подражать деревенским умельцам. Отсюда и добрая искринка  в их глазах, которая содержала в себе и снисходительность, и жалость, и сочувствие к неофитам в деревенской жизни.

Как в зоопарке смотрели мы на коров, овец, свиней, кур. На деревенских мужиков и баб смотрели как на учителей. Они учили вставать с восходом солнца, ложиться спать с его закатом. Учили, как работать с лопатой, вилами, косой, топором. Всего, чему они учили, не перечесть.

Глядя на них, учились терпению, поражались ему в их жизнях. Учились в них смирению, скромности в поведении, общении, разговорах. Учились деревенской этике и деревенской дипломатии.

Таким учителем в столь ценных добродетелях был для меня ты, дядя Миша, по паспорту Михаил Михайлович Соколов, карел по национальности, родом из деревни Константиново. Учительницей терпения, смирения и послушания была твоя супруга Мария из деревни Ильино, тоже карелка.

Не забыть мне, как вы беседовали со мной в своём солнечном, светлом домике на краю деревни. Не забыть, как плакали, рассказывая о своей коровушке, которую пришлось зарезать. Вы не смогли есть её мясо – всё продали.

Не забыть, как дядя Миша отбивал мне косу и денег за это никогда не брал, говоря: «Старый я, умирать скоро, надо добрые дела делать…»

И умер, сидя на диване, одетый во всё чистое своей Маней, не на постели умер, не желая залёживаться в болезни, хотя уже и слаб был…

Так я и дождалась приглашения твоей дочки Вали: «Приходите помянуть!»

С той поры и не забываю.