Тверская деревня

           Мы – Николаевские

Послушница Надежда Федоровна Каткова оказала большое духовное влияние на Александру Арсеньевну Малинину из дер.Тучево. Восприимчивость к нему была обусловлена возрастанием совсем юной Сашеньки в религиозной среде деревни, в своей богомольной семье. Ее дедушка Семен Васильев был глубоко верующим. Молился он Богу перед каждым крестьянским делом, выходя ли в поле, пахать или сеять, или иное что. После сбора урожая молился особо горячо всю ночь, благодаря Господа за хлеб насущный. Любил дед правду и поступки «по правде». Учил своих в доме за ложь виниться перед Богом. Если кто оправдывался за свои проделки, того наказывал.

По соседству с домом Малининых жил купец Гаврила Емельянов. Дед Семен дружил с ним, и в знак уважения к купцу сделал для него при жизни гроб с подставкой, чтобы не на сырой земле ему в Никольском стоять, где кладбище сырое. Купец одарил его часами с боем в человеческий рост. И купец и дед Малининой, как прихожане, относились к Богоявленской церкви в селе Никольское.

Маленькую Сашеньку мама водила не только в Никольскую церковь, но и брала с собой на богомолье в былинкинский монастырь, куда они ходили через болото озера Святого. В той стороне, в дер. Пески жил солдат из крестьян, который в конвое сопровождал царя Николая II в тобольскую ссылку.

Тетя Саша, как все ее называли, родилась в 1911 году. Она помнила, как после революции появлялись в деревне конники-красноармейцы с винтовками, – ходили они по домам и отбирали у крестьян продукты: мясо, масло, зерно, яйца и др. Жители боялись, отдавали.

Очень трогательный был рассказ тети Саши о своем отце, Арсении Алексеевиче, который погиб в первую мировую войну в бою с немцами и похоронен в селе Красное. Эту весть принес с войны солдат-крестьянин из села Никольского, Моркин, который и хоронил в Красном своего земляка Малинина А.А., а также константиновского Михаила Лябина. Многих тогда недосчиталась округа, многие погибли в гражданской войне, насильственно мобилизованные в Красную Армию.

Мать Александры Арсеньевны долго хранила последнее перед смертью письмо мужа. Оно было написано химическим карандашом, все в каплях его слез: «пишу слезами» — так и писал. А плакал он от того, что  когда его в Бежецк провожали жена и мать, украли у них со двора лошадь. И он, узнав об этом уже на фронте, кручинился сильно, писал дядьям, просил купить для его семьи лошадь: «если Господь меня вернет, то я за лошадь рассчитаюсь»… Дядя Данила лошадь для семьи купил, она  их долго кормила, да вот кормилец-то, должник сам с фронта не вернулся…

Убивалась его вдова страшно, каталась по полу избы, крича, волосы на себе рвала, отливали водой, бедную.

Вырастила она свою единственную Сашеньку молитвенной и богомольной, которая церковь никогда не оставляла и в годы гонений. Закрыли церковь в Никольском, — ездила в Тверь – в Белую Троицу. Когда в войну в Вырце вновь Знаменскую открыли, была в первых рядах ее прихожан. Одно время старостой ее была, казной ведала. Всех батюшек помнила тетя Саша.

О страшных годах раскулачивания, которые изгнали из деревень десятки семей крестьян в 30-е годы, тетя Саша умалчивала. Думается, что это от того, что прожив трудную жизнь и всего в ней наглядевшись, была осторожна, и судить, и тем более, вмешиваться своими суждениями в политику государства не желала сознательно. Была она человеком сведущим, грамотным, рассудительным и выразила  настрой своей души всего двумя словами: «Мы — николаевские». Это она о себе и Лизе Миловидовой сказала, с которой дружила и которая во время этих слов была у нее дома. Да, воочию, это были люди старой России, воспитанные церковью, деревенской общиной, своими благочестивыми родителями.

Благочестие, трудолюбие, опрятность в доме, в душе, в бытовой повседневности, немногословие, сдержанность, чувство достоинства – вот их главные черты.

Ежедневно общались они обе со Словом Божиим, читая Евангелие и Псалтырь. Лампады в их домах, в красном углу перед иконами, не угасали никогда. В Евангелии и Псалтыри на столе закладки лежали во многих местах.

Когда тетя Саша сильно заболела и уже не вставала с постели, призвала она к себе батюшку из Вырца на исповедь и причастие. Так сильно ждала его, боялась не дождаться, и так радостно вздохнула, когда он вошел к ней, встрепенулась на ложе своем, заволновалась и воскликнула: «Слава Богу, дождалась!»

Помнится, так поразила в ней  торжественность, с которой она причащалась, явное чувство спокойствия и уверенности на лице, что теперь с ней все в порядке, т.е. можно и умирать, что вечером из души вырвалась стихотворение, ей посвященное:

Холодно, сыро, свистяще

Ветер в березах гудит.

В доме старушки болящей

Тускло лампада горит.

Смёртушка рядом…, участлива,

Но, не она ли страшит?

Нет. Ожидает причастия,

Вот что ей душу томит.

И дождалась…, успокоилась:

Богу долги отдала,

«Как хорошо все устроилось,

Радостью ныне полна…»

Ясно и чисто сознание,

Память кристально светла.

Это ее православие,

Им ее жизнь полна.

Серые, тусклые будни,

Серый нависший туман…

С верой принять нетрудно

Жизни земной финал.

7 апр. 2000.

Это было последнее, прощальное свидание с Александрой Арсеньевной Малининой в деревне Тучево, в ее доме.

После смерти тети Саши связь с деревней Тучево как-то ослабела: не к кому стало ходить за радостью человеческого общения. Потерялась как-то и память о Елизавете Миловидовой. Только имя ее оглашалось в записке о здравии. Говорили, что она куда-то уехала по старости и немощи жить к родным.

И вот радость: нашлась тетя Лиза в Погорельце, и не где-то, у кого-то, а у сестры своей родной, Анны! Взяла ее сестра из деревни Константиново парализованную, без речи, лежачую, к себе в Погорелец. Случилось эта беда с тетей Лизой от страха. Залезли к ней ночью в дом грабители и поразил ее паралич на полгода. Как резко поразил, так резко от нее и отошел. Через полгода лежания встала тетя Лиза с постели внезапно, пошла, держась за стол и заговорила при этом.

Сейчас она пребывает в здравии, в памяти и ничем особенно не хворает. Идет ей 94-й год. Вот такие они, николаевские!

Еще одну николаевскую из дер. Сырково хотелось бы помянуть – это тетю Сашу Павловскую, ныне покойную. Совсем старая ходила она в своем темном платке и платье, с суковатой палкой и в Вырец, и в Никольское к о.Питириму. Все-то переживала, что в Никольской церкви доски полов растаскиваются, все сторожа требовала от властей. Запомнился ее рассказ, как в войну из-за нее чуть солдатика молодого не расстреляли. В ботинках, на сильном морозе стоял он у ее дома, охраняя постояльцев-начальников. Она по простоте и жалости дала ему валенки. Начальник увидел это, набросился на солдата с бранью и криком: «Жаловался… под трибунал захотел!» У тети Саши свой «трибунал» был: «Дали бы мне автомат, всех тех начальников перестреляла бы». «Солдаты мерзли на морозе, а они в теплой избе все блиночки ели, да под гармошку с военными девками хороводились».

Много их, николаевских, лежит на кладбищах в Вырце и Никольском. Больше все же  в Никольском, в своем приходе. Могилы их обычно с крестами, без фото и имени. Редко, но все же можно увидеть их лица в домах у родственников, в рамках. Женщины обычно в темных платках, мужчины — в фуражках или без них, с лихо закрученными усами, с бородами. Смотрят они на нас красивые, серьезные, скромные, смотрят глазами ясными и спокойными. Стыдно порой становится перед ними, что понаделали с их родней, их домами, их потомством строители «земного рая». А уж про поля, которые они пахали, и говорить нечего: лесом затягиваются, а деревни их среди полей разоренные и вымирающие стоят; в избах пустых и разграбленных гуляет ветер, старые фото их в заулках в грязи валяются. А, в основном, изб их уже и нет. На пустырях от них – холмики от русских печек остались, разбитые чугуны и ведра без дна. Бездонны ныне и беды российские в их селениях.

Фамилию дал нам царь

В карельской деревне Погорелец, неподалеку от села Вырец, что на границе Лихославльского и Рамешковского районов Тверской области, несколько лет тому назад умерла Екатерина Васильевна Малинина. Ей было на день упокоения 104 года. Родилась она в 1901 году в многодетной семье Макаровых в селе Никольское. Семью эту раскулачили в 30-м году, отца- кормильца отправили в лагерь, мать отправили работать в колхозе и одной бедовать с детьми и старухой матерью. От их избы-пятистенки на берегу реки Медведицы ныне осталась груда бревен, цела только большая ель, что посажена была хозяевами перед окнами дома.

       Екатерине Васильевне было около 100 лет, когда она рассказывала о своем отце Василии, брате Иване, о благодетеле семьи дяде Акакии, который не дал семье умереть с голоду, когда отца увезли в лагерь. Еще до ареста, Василий, видя наступление лихих времен для крестьянства, говорил: «Такое время подошло, терпеть надо». «Вытерпел» он три года работы в шахте, вернулся из лагеря, но в Никольское, на берег Медведицы не пожелал возвращаться. Уехал в Рамешки, затем Медное, где и умер. Терпения выносить обидчиков в родном селе у него не хватало, а возможно, что страшился, что они его опять куда-нибудь упекут. Сын его Иван не только терпел обидчиков, но даже проявлял к ним христианскую любовь. Так, Екатерина Васильевна помнила случай, когда Иван, лишенный в колхозе своего покоса, как сын кулака, пошел помогать своим землякам косить траву в самую летнюю страду. «Пойду, — говорил, — помогу первому встречному». А встречным оказался обидчик, который участвовал в раскулачивании семьи. Накосил Иван ему травы и видя, что тот босой, отдал ему свои сапоги. Тот в недоумении спрашивает: «Да как же ты, да за что мне, я вас…». «Да ладно там, чего уж, бери мои сапоги, у меня другие есть». Так с врагом своим поступил верующий Иван Макаров, пожалев его и попутно вразумив на покаяние, ни в чем его не упрекнув. Иван погиб в Отечественную 1941-1945 годов. Трудные годы безотцовщины тянул осиротевшую семью другой крестьянин села Никольского дядя Акакий, делясь с ней хлебом. Как только отца, Василия увезли, он сам в его дом пришел и сказал: «Не плачьте, не пропадете, у меня зерна и на вас хватит». Екатерина Макарова вышла замуж в дер.Погорелец за крестьянина Николая с фамилией Малинин. Эту фамилию дал его отцу в Первую Мировую войну царь Николай II. Отец Николая, Василий Елисеевич в 1914 году был мобилизован на фронт, хотя по закону того времени кормильца 4-х детей брать на войну не должны были. И вот, когда царь Николай Александрович объезжал войсковые ряды с приветствием к воинам, Василий Елисеевич выступил из рядов и сказал царю (несмотря на одергивания начальства), что взяли его на фронт незаконно, как многодетного. Царь сказал, что отпустить его не может, а помощь царскую от себя и от военного ведомства обещает. Спросил, какая у него фамилия, на что Василий ответил, что нет у него фамилии (тогда по имени отцов различали). Царь сказал: «Ну, теперь будет у тебя фамилия Малинин».

       Этот первый Малинин пострадал в 30-е годы от раскулачивания. В его новом доме местные главари раскулачивания сломали крышу. Семья бежала на хутора к родне, но, затем и из хуторов Василия вместе с родней прогнали, загнав в колхоз.

    Всех своих детей Екатерина Малинина воспитала верующими, совестливыми, отвечающими за свои мысли и дела. Будучи сама отменной труженицей, долго хранила Екатерина свою силу в любой сельской работе на ферме, в поле, дома, и детям сноровку в трудах передала. В свои более чем 100 лет знала и пела многие народные песни, помнила наизусть стихи школьных лет, читала на память молитвы и духовные стихи. Подвела ее легкий бег по земле, что выражалось в быстрой легкой ходьбе на десятки километров, слепота. Старческая немощь настигла ее после 100 лет. Стройная, сухонькая, но слепая старушка, поразительно быстро, без охов и ахов, вставала с постели, не страдала практически никакими болезнями. Дети с любовью ухаживали за слепой матерью. В день смерти она пела молитвы и предупредила детей, что, возможно, сегодня умрет. Умерла тихо, уснув и не проснувшись. Четыре года знакомства одаривала Екатерина Васильевна Малинина в своем доме гостью гостеприимством, радостью встреч, неизменной бодростью и верой в Божию помощь на всем ее долгом, трудном, но озаренном светом веры пути.

       Теперь, по прошествии нескольких лет, вспоминая Екатерину Васильевну, уже духовными очами видишь в ней главное. Оно в том, что жила она вечными истинами – заповедями Божиими. Никакие политические перемены, и трагические события, ни годы безбожного режима и разгула вседозволенности не поколебали ее в христианском стоянии перед правдой Божией. В ней одной, пожалуй, самой старой женщине в округе, было явлено такое характерное свойство русского крестьянства, как консерватизм. Никакие идеологические ветры, веянья, потоки не меняли правил ее христианского поведенья. Эти правила были заложены в ней по наследству как генетическая память. Она им следовала легко, без напряжения, естественно, как поет соловей или петух. Непременный платок на голове, удлиненное темное платье, скромность в движеньях и словах, спокойствие речи при нежном голосе, уверенность, создавали вблизи нее атмосферу чистоты и бесстрашия. С ней в наше тревожное, лукавое и страшноватое время было не страшно, уютно, спокойно, уверенно. То же потом передалось ее дочерям и внукам. Пожалуй, так было со всеми Малиниными в округе, хотя все они были разными по характеру и судьбам. Как назвать их главное свойство? Возможно, это было достоинство человека труда, возможно, цельность гармоничной души, не знающей разлада, возможно, душевное и духовное здоровье при крепости и силе физической. Общение с людьми такого рода приносило чувство радости, сродни радости касающейся тебя благодати. Они были для нас, городских грамотеев недосягаемы по своим нравственным качествам.

Самая счастливая на свете

Так называла себя Анна Ивановна Макарова, когда дождалась с последней войны своих сыновей живыми. К тому времени она была слепа, проживая в селе Никольское при дочке. Слепнуть она начала от слез и горя в 30-х годах, когда арестовали ее мужа, Михаила Макарова и как кулака отправили в лагерь на работы в шахты, где-то на севере. Недавно построенный ими дом и имущество семьи конфисковали. Анну Ивановну с детьми и беременную 8-м ребенком из дома выгнала новая советская, «народная» власть. Семья стала ютиться в одном из своих сараев. Ей грозила высылка из села с детьми. Но, спасла семью некая Мейер, коммунистка-инструктор из Рамешек. «Вы, что, с ума сошли, беременную высылать?», – сказала она Никольским активистам-коммунистам. Коммунисты вразумились, оставили Макарову в селе.

Выручил Анну Ивановну Василий Гаврилов из деревни Сырково. Он был сторожем никольской церкви и жил в сторожке, где ныне почта. Никольские крестьяне собрали для семьи деньги. Макарова и вызвавшийся помогать ей поднимать детей Василий Гаврилов купили домик рядом с бывшим макаровским, новым. В этом домике настигло Анну Ивановну новое горе: узнала о смерти в больнице своего сосланного мужа Михаила. Ему при завале в шахте раздробило ноги. От горя и слез начала Анна Ивановна слепнуть. В старости она отказалась от пенсии,  сказав, что от государства, так обидевшего ее семью, денег она получать не желает, и что  дети будут ее кормить. Они и  кормили ее. Ходила слепая Анна Ивановна по своей маленькой избушке, держась за натянутую для нее проволоку. Ныне Василий Гаврилов и Анна Ивановна Макарова покоятся на никольском кладбище. С памятника на ее могиле с фотографии смотрит на нас простоволосая, без платка, Анна Ивановна. Ее крестьянское широкое лицо, твердый, спокойный взгляд, крепкий подбородок выдают в ней сильного, волевого человека. Смотрит она вдаль, как бы с застывшей на лице печалью. Лицо ее в печали выглядит окаменевшим и потому бесстрастным.

Почти все «герои» раскулачивания из коммунистов, да и активистов, село вскоре покинули, уехав в другие места. Местные крестьяне их ненавидели, и те чувствовали к себе вражду. При случае им мстили, и они боялись жить в селе в постоянном страхе за свою жизнь.

Новая советская власть не только разделила семьи, погубив самых справных хозяев, но и закрыла Богоявленскую церковь в селе, предварительно поглумившись над ее святынями и верующими. Глубоко в людскую душу с той поры вошли недоверие, презрение, ненависть к «партейным», — люди замкнулись, затаились в своих мыслях и чувствах, стали осторожничать в разговорах, больше молчать, молиться по домам тайно, ища возможностей бывать в церкви где-то в городах, где они не были закрытыми. «Партейные» и им подпевающие «активисты» жили своей жизнью, по своим правилам, верующие – по своим, совершенно от первых отличным. Поклонение новым идолам и прежним святыням соседствовало в деревнях и селах одновременно не смешиваясь ни в сознании, ни в образе жизни, ни в поведении людей.

В нашем повествовании внимание сосредоточено на верных, оставшихся хотя и без церкви, но с Богом в сердце людях.

Без богослужений люди в Никольском остались с 1935 года. Когда закрывали церковь, они сбежались к ней, плакали, рыдали. Некоему Ваньке поручили свалить крест, но он этого сделать не смог. Колокола сбросили, разбили, иконы погрузили на телеги и увезли, библиотеку церковную частично разбросали на улице.

Оставшиеся в церкви иконы, книги верующие разобрали по домам, благодаря чему они сохранились да наших дней. Церковные праздники стали отмечать по домам.

Одновременно с Василием Гавриловым, прежним сторожем, и Анной Макаровой жил некто Василий Иванович Рассадов в деревне Шеломец. Он вел записи всех праздников, а также учет дат смерти своих земляков и составлял что-то в роде синодика, которые показывал автору этого повествования. До сих пор помнят в селе и Василия Гаврилова, и Анну Макарову, а также имена монашек, вернувшихся из закрытых монастырей в свои деревни и, конечно же, своих батюшек-священников. О «самой счастливой на свете» рассказывают с чувством глубокого уважения и национальной гордости. Все упомянутые выше были карелы.