Тверская деревня

Немногое известно о дальнейшей судьбе раскулаченных. Однако, воспоминания крестьян сохранили некоторые сведения. Так, арестованный якобы за агитацию против колхозов священник Богоявленской церкви села Никольского о.Николай Рождественский, отнюдь не бывший кулаком-хозяином, пополнил список изгнанных с земли с конфискацией всего имущества. Ему «повезло»: его отправили на перевоспитание трудом на лесоповал в северный край на 3 года – как и местного хозяина чайной Петра Тарасова. Батюшка вернулся оттуда,  в 1934 году опять служил в церкви, жил в купленном маленьком доме рядом с кладбищем. Его большой дом при церкви был занят интернатом. Но пожил он в селе недолго. В 1937 году он вновь был арестован 17.07. и приговорен тройкой УНКВД по Калининской области к расстрелу 27.09.37г по обвинению в антисоветской агитации. Молва сохранила такую деталь как расхождение его во взглядах на советскую власть с его матушкой.

Донес на него певчий клироса П.П.Павлов из села Никольского, что жил неподалеку от церкви.

Возможно, его прах, как и многих тверских граждан, зачисленных во «врагов народа», покоится на Волынском кладбище Твери – месте массовых захоронений УНКВД областного центра – города Калинина.

На север были высланы священник церкви села Мохнецы о.Виктор Невский и хоронивший его раскулаченный крестьянин дер.Слободиха. Случилось это где-то на железнодорожных путях следования эшелона на Север.

Еще ранее, в 20 годы туда же были высланы сестры общины «Труд и молитва» у села Волково Кушалинской волости. В народе эта община известна как Былинкинский монастырь по имени его основателя Алексия Федоровича Былинкина. Его имя дважды встречалось в разные годы в списках заключенных в городской тюрьме Твери. (ГАТО).

Одна из паломниц в Былинкинский монастырь Александра Малинина рассказывала, что из места ссылки в Боровичах о.Алексий Былинкин прислал ей книжечку «Раскаявшийся разбойник».

А вот иные адреса высланных кулаков. По рассказам Клавдии Малининой ее дед с братом, Макаровы Василий и Михаил были отправлены в лагеря Пермской области. Василий Макаров вернулся с лесоповала через три года, поселился в Рамешках, затем в Медном под Тверью, где и работал. Домой, в Никольское даже не захотел и заехать. Ко времени высылки было у него 7 детей, которые с матерью изгнаны из дома, остались бедствовать в Никольском. Его брат Макаров Михаил был оторван от семьи в с.Никольское, в которой было 8 детей.

В Пермской области он работал в шахте, там попал в обвал, потерял ногу, умер в шахтерской больнице. О его смерти рассказал вернувшийся с шахты крестьянин.

Святитель Лука Крымский, неоднократно ссылаемый, видел лагерь «Макариха» на песчаном берегу р.Северная Двина. Он состоял из двухсот бараков, в которых целыми семьями жили раскулаченные крестьяне очень многих русских губерний. Двускатные досчатые крыши бараков начинались прямо от песчаной земли. В них было два ряда нар и срединный проход. Во время дождей через гнилые крыши лились в бараки потоки воды.

В «Макарихе» неоднократно вспыхивали эпидемии сыпного и других тифов. Тогда каждый день в большой яме в конце дня зарывали до 100 трупов (из книги св.Луки Крымского Войно-Ясенецкого «Я полюбил страдания». Автобиография, М. 2004 с.103).

По свидетельству М.М.Соколова из дер.Константиново часть выселенных уехала в Тургиновский район, Васильевский Мох Тверской области, часть к родне в Ленинград. Стало быть, не только в тюрьмы и лагеря направлялись потоки изгоняемых с земли крестьян, но и на все четыре стороны – «куда хотите», но только чтобы не «мешали колхозному строительству».

Действовали разнарядки по категориям кулаков, о которых говорилось выше. Уехавшие, видимо, были наименее «вредными» и их можно было выпустить из цепких лап ОГПУ. А вот попавшим в лапы выпали жесточайшие страдания.

В докладе 15 февраля 1930 года, где детально перечислялись категории арестованных, Ягода писал (с.150-160) ⁸⁷:

«Северо-западные регионы (в том числе Тверская обл. — прим.авт.) и Ленинград не поняли наших указаний и не желают их понимать; надо заставить их понять. Мы не очищаем территории от попов, купцов и других. Если они говорят «другие», это значит, что они не знают, кого они арестуют. У нас есть еще время, чтобы избавиться от попов и купечества, но сегодня надо точно указать цель: кулаки и кулаки – контрреволюционеры». Далее, из этого источника: «Кулаки «первой категории» составляли, без сомнения, заметную часть первых партий заключенных в исправительных лагерях. Летом 1930 года ОГПУ уже ввело в действие обширную сеть лагерей. Это,  во-первых, исправительный лагерь Соловки с филиалами на побережье Белого моря, в Карелии и в районе Архангельска. Заключенные использовались на строительстве железных дорог и лесоповале, позднее на рытье Беломорско-Балтийского канала».

«К концу 1930 года реальное число раскулаченных составляло свыше 700000 человек, к концу 1931 года – более 1800000, и потому «принимающие организации» «не справлялись с наплывом». Совсем не продуманно и при полной анархии проходили операции по депортации кулаков «второй» и «третьей» категорий. Для них нашли беспрецедентную форму «высылки – забвения», абсолютно нерентабельную для властей, а ведь главной целью раскулачивания было освоение спецпоселенцами незнакомых регионов богатой естественными ресурсами страны».

Видимо, таких «высланных – забытых» наблюдал в своей архангельской ссылке будущий писатель Олег Волков – сын тверского помещика новоторжского уезда⁷²:

«…Были то потомственные русские мужики, преимущественно пожилые или среднего возраста, заросшие бородами, широкоплечие, с тяжелыми, праздно висящими темными руками. Немало было и подлинных дедов – с лысым челом,   клинышками редких бородок, худых, еле передвигающих непослушные ноги. На немощных плечах обвисли пудовые тулупы до пят; жилистые шеи обмотаны обращенными в шарфы бабьими платками.

Бабы встречались реже. Шли они почти всегда с уцепившимися за подол детьми, укутанными по-взрослому, в шали, не то несли на  руках малышей. Женщины эти брели тоже в развалку, но робко, еще с большей, чем мужики, торопливостью уступали дорогу, жались в сторонку. И поражали своей отрешенностью, застывшим темным взглядом из-под низко подвязанного платка.

…Буксиры волокли по Двине караваны  барж, паровозы – бесконечные составы товарных вагонов, условно называемых теплушками. Это по воде и по суше из деревень всех российских губерний свозили крестьянские семьи. Их выгружали на пристанях, в ж/д тупиках, где только отыскивалось еще не занятое место. И оставляли под  открытым  небом. Размещать ссыльных было негде. Все мыслимые емкости в виде бараков, навесов, сараев были использованы под больных и умирающих…

Комендатура не справлялась с отправкой «с глаз долой» — в таежное безлюдье. Все деревни области (Архангельской – прим.авт.) были забиты до  отказа – и тысячные этапы не рассасывались. Скапливающиеся орды обреченно толклись возле окошек комендатуры, ожидая вожделенных талонов, по которым можно было, выстояв бесконечные часы, получить пайку – с фунт непропеченного хлеба, сколько-то соленой рыбы и крупы».

У ссыльного О.Волкова были в Архангельске знакомые, был кров и работа…

«…Этим же мужикам неоткуда и не от кого ждать помощи и сочувствия. Их выкорчевали из родных гнезд, предварительно ограбив. Теплую одежду и обувь оставляли редко. Они лишены дома, родной стороны, корней – и это навсегда»…

«…В поздние сумерки, когда уже вовсе стемнеет и маленькая лампочка над крыльцом комендатуры слабо освещает плешинку опустевшего берега, скопища бездомных куда-то рассасываются. Остаются неподнявшиеся. Это мертвые или вконец ослабевшие, отбившиеся от своих или сосланные в одиночку. Земляки, пусть и бессильные помочь, не покидают своих до последнего часа.

За ночь не всегда успевают убирать трупы, и поутру, в ранний час, натыкаешься у тротуаров или на трамвайных рельсах на распростертых мертвых мужиков…

Наводнившие Архангельск толпы бездомных, голодных и больных крестьян, загнанных сюда не мором и не вражеским нашествием, не стихийным бедствием, а своей «кровной» рабоче-крестьянской властью, — вот тот основной фон, на котором отложились мои воспоминания о жизни в этом городе».

И вновь из «Черной книги коммунизма» (с.160).⁸⁷

«Районы Севера должны были принять 45000 семей, Урал – 15000, …Сибирь – 15000 семей».

«…Зимой, в неподвижно застывших на путях составах, ожидающих указания места назначения, где будут «размещены» высланные, холод, отсутствие гигиены, эпидемии становились причиной смерти огромного числа людей» (с.161).

«…Ссыльные без достаточного пропитания и орудий труда, чаще всего без крова должны были устраиваться на поселение».

Вот как это выглядело в сибирской тайге по описанию Олега Волкова на одной из рек.⁷²

«…Штыки часовых на корме и носу барж взблескивают тускло, словно  оловянные.

Двигатель смолк. С катера забрасывают в прибрежные кусты якорь. Течение прибивает к берегу и баржи. С катера сходят на берег военные в ремнях поверх белых полушубков. Под их командой начинается выгрузка.

 По крутым, упертым в обтаявшие кочки доскам с набитыми поперечинами сходят люди. Мужчины тяжело нагружены мешками, женщины несут узлы полегче. Детей и дряхлых стариков сводят на берег общими усилиями.

Иные оступаются, попадают в ямки с талым снегом и тогда, уже не разбирая, куда ставить ногу, спешат напрямик через узкую болотистую пойму на угор, где под соснами сухо.

Там уже скопилось много народу, а с барж все сходят и сходят новые люди. Ни разговоров, ни возгласов – все стоят молча, неподвижно. Никто даже не присаживается на вещи: ждут. Вот опорожнят баржи, всех построят в колонны и поведут. Только куда? Не видать нигде дороги, нет даже срубленного дерева. И никаких следов жилья. Со всех сторон обступил дремучий, хмурый лес… Между тем охранники накидали через борт катера на берег кучу лопат, топоры, пилы.

- Чего встали? – зычно кричит начальник охраны – Не видите – ночь на дворе?.. Или кто станет тут за вас разворачиваться? А ну живей – рр-разбирай струмент!.

Охранникам приходится вновь и вновь повторять распоряжение браться за топоры, сооружать навесы и шалаши из хвойных ветвей, зажигать костры и готовить дрова на длинную октябрьскую ночь: люди, оцепеневшие от долгого пути в баржах – друг на друге, без места, где бы лечь, без обогрева, кипятка, — не могут сразу взять в толк, что властью им предназначено поселиться именно здесь, в этом диком таежном урочище.

По толпе расхаживает, с руками в карманах полушубка, начальник.

- Лес станете валить, рубить избы – упруго ступая, бодро растолковывает он онемевшим мужикам.

- Кирпичу мы вам на первых подвезем. А там пни начнете корчевать, хлеб сеять… заживете! Это ж какую почетную задачу вам поручил наш любимый вождь товарищ Сталин: сделать цветущим советский Север, где прежде была одна царская каторга»…

Долго еще онемевшие люди будут стоять неподвижно, не верив, что такое возможно: бросить их в тайге. Однако, зашевелятся, начнут копошиться, строить шалаши, заготовлять дрова, зажигать костры.

Минует ночь. На утренней перекличке недосчитываются восьми человек. Кто говорит – утопились, кто – в лес убегли! Охранники посмеиваются:

-Далеко не убегут, куркули проклятые! Тут вокруг на полста километров тайга да болота… Эти, считай, себя сами в расход вывели… Себя вывели в расход не одни беглецы. К весне перемёрло более половины всех новоселов. Но, сама собой сколотилась группа тех, кто поздоровее и крепче духом, кто решил во что бы то ни стало не поддаться, выжить. Сплотились, стали валить лес, рубить по началу зимовья, позже обращенные в баньки, подбадривать других – не давали опустить руки. Нашлись умевшие ладить с начальством, выколачивать нужное, добиваться продовольствия, материалов, потом семян.

Выжило всего, как определял председатель (будущего колхоза в тайге – прим.авт.) 1/5 часть высаженных с барж в тайгу: поумирали дети, смерть косила стариков, гибли беглецы, морозились, мерли от поносов, простуд, разных воспалений – лечить было нечем, негде и некому.

А уцелевшие, не растерявшие своих вековых крестьянских навыков, стали прилаживаться к нерожающей таежной земле, вскапывать грядки, корчевать. Завели плуги и бороны, лошадей и коров. Понемногу, куриными шагами, начали выбираться из пропасти, куда их загнала власть.

И – «всем смертям назло» — выбрались и выстроили вдоль широкой улицы два порядка домов, и обзавелись всяким скарбом, одежонкой и живностью. И уже спешили власти обложить их татарской данью, начисто забыв про свое обещание на 20 лет освободить от всяких податей и налогов «новоселов»…

«- Им иначе никак нельзя, — объяснял председатель – Кругом зырянские деревни – сами видели – какая нищета. Разговоры пошли, недовольства: русские как бары живут, а вы с них не берете – все с нас лупите … Выходит, скоро и здесь в кулаки запишут. Ну да Бог милостив – война кончится и нам можно будет отсюда податься. Куда? Нет, что вы, какие «свои деревни» … Там теперь для нас пусто, не светит: чужая сторона. Да и с землей, видать, надо кончать: не кормилица она нам долее.

Время новое, а мы все по старинке – норовим холить ее да ласкать, к ней приноравливаться. В город, в город будем, запишемся в рабочие – оно спокойнее. Станем хозяевами жизни, а не пасынками»…