Тверская деревня

Светлому внуку незрим

Дух мой в чернильницу канет,

И через тысячу зим

Буквенным Сирином станет.

         Крестьянский поэт из деревни Олонецкой губернии оставил нам бесценное сокровище – многоцветную, резную картину-икону патриархальной карельской деревни в заонежском крае. Его творчество именно потому, что живописует мир карельской деревни, нам особенно интересно. Ведь множество деревень Рамешковского, Максатихинского, Лихославльского, Сонковского и других районов Тверской области строены (рублены) карелами – выходцами из Карелии. А мы уже отмечали неоднократно, что карелы – народ, сохранивший свою самобытность, свой язык, свои верования и уклад жизни. Как очень талантливый поэт, который называет себя «олонецким ведуном» и «потомком лапландского князя», Николай Клюев служит для нас мощным источником познаний о старой карельской деревне на земле Калевалы.

Я потомок лапландского князя,

Калевалов волхвующий внук…

        Как ни удивительно, но наши тверские карелы, несмотря на все пагубные реформы 20 века в деревне многое сохранили из своего калевальского прошлого.

       Николай Клюев-Сирин, поющий в берестяном и избяном рае. В его годы, уже в начале 20-го века начался слом деревенского уклада жизни, который поэт переносил болезненно остро. Он противостоял этому слому, боролся за старину, соглашаясь только на ее обновление, но ни в коем случае – уничтожение под пятой индустриализации, которую он называл наступлением на землю железа. Своим противникам он писал:

Мы ржаные, толоконные,

Пестрядинные, запечные

Вы – чугунные, бетонные,

Электрические, млечные.

Его возмущал тип человека-горожанина, оторванного от земли, с презрением смотрящего на деревенского мужика: «Ну, ты, деревня!»

Обозвал тишину глухоманью

Надругался над белым «молчи»,

У креста простодушною данью

Не поставил сладимой свечи.

В хвойный ладан дохнул папиросой

И плевком незабудку обжег.

Зарябило слезинками плесо

Сединою заиндевел лес.

        Для поэта «мужицкая душа, как кедр зелено-темный, Причастье Божьих рос неутолимо пьет: о радость – быть простым, носить кафтан посконный и тельник на груди, сладимей диких сот!»

       И носил в Петербурге холщовую рубаху, крестьянскую поддёвку и порты. Ходил в несмазанных сапогах, будто бросая вызов лощеным господам во фраках и пиджачных парах. Он даже свою питерскую квартиру превратил в избу с печью и палатями.

      Такое «вызывающее», как казалось многим, поведение, приверженность патриархальному, отстаивание крестьянского уклада как чего-то святого, союзниками Н.Клюева по партии большевиков, классифицировалось как «отсталость», «непонимание насущных задач партии в деревне», а в пролетарском искусстве – как «вредный уклон» и конечно же как «классовый антагонизм». После ареста, заключения в тюрьму, поэта как «врага народа» по заведенному тогда обычаю в 1937 году расстреляли в Томске. В светлую память о поэте Николае Клюеве подышим немного воздухом клюевской поэзии, прислушаемся к его словам о деревне, заглянем в ее мир в олонецком краю.

Деревня – жатва в косах и в поняве

С волынкою о бабьей лютой славе,

С болезною кукушкою в дубраве!

………………………………………..

Деревня – сон бревенчатый, дублёный

Овинный город, вьюжный и каленый.

………………………………………..

Деревня – буря, молний наковальня,

Где молот – гром и тучи – китовальня,

Где треплют шерсть – осинника опальней.

Деревня – смертная пурга –

Метелит друга и врага,

Вонзив в безвестное рога

Деревня – вепрь и сатана

………………………………………….

Колотится сердце – лесная изба

Глядится в столетья, темна, как судьба.

………………………………………….

Изба засыпает. С узорной божницы

Взирают Микола и сестры Седмицы.

…………………………………………

Свекровь лихая – филин избяной

Чтоб очи выклевать невестке молодой.

………………………………………….

От дремы, от теми – вина

Накренились девы – овины.

Садится за прясло луна,

Как глаз помутнело – совиный.

…………………………………………

Встречая дремучий рассвет,

В углу, как святой безымянный,

По лестовке молится дед,

Белесым лучом осиянный.

…………………………………………

Загукала в роще желна,

Витлюк потянул на болото,

В избе заслюдела стена,

Как риза, рябой позолотой.

У Николая Клюева есть замечательная поэма «Деревня», в которой есть такие пронзительные строки:

По Волге, по ясной Оби

На всяком лазе, сугробе

Рубили мы избы, детинцы,

Чтоб ели внуки гостинцы,

Чтоб девки гуляли в бусах

Не в чужих косоглазых улусах!

Для всех деревенских нашел он не то что ласковые, а восторженные слова:

Ах, матери — трудницы наши,

В лапотцах, яблони краше,

На каждой, как тихий привет,

Почил немерцающий свет!

Ах, деды – овинов владыки,

Ржаные, ячменные лики

Глядишь и не знаешь – сыр-бор

Иль лунный в сединах дозор!

Ах, девки – калина с малиной,

Хороши вы за прялкой с лучиной

Когда вихорь синебородый,

Заметает пути и броды!

Ах, парни – Буслаевы Васьки

Жильцы из разбойной сказки,

Всё лететь бы только на Буяны,

Добывать золотые кафтаны!

       К слову сказать, наши современные карельские «Буслаевы Васьки» не только рубят местным дачникам бревенчатые терема-детинцы, но и мотаются со своими плотницкими топорами в большие города на дачные усадьбы так называемых «новых русских». Зарабатывают только на машины и прокорм семьи, до «золотых кафтанов» дело не доходит…

       Правда, девки напрочь отбились от рукоделья, но старые женщины по-прежнему щипят шерсть, прядут шерстяные нити на прялках, зимами сидя у горящих печек вяжут внукам носки и варежки.

       Посиделок, правда, уже и в помине нет, но старики по-прежнему ходят друг к другу на «беседы».

       Молодежь собирается на алкогольные беседы по укромным местам, обычно в брошенных старых избах.

И по-прежнему, традиционно и по обычаю:

Маета как змея одолела,

Голову бы под топор…

И Сибирь, и земля Карела

Чутко слушают вьюжный хор.

А вьюга скрипит заслонкой,

Чернит сажей горшки…

Знаем, бешеной самогонкой,

Не насытить волчьей тоски!

Ты Рассея, Рассея – матка,

На мирской смилосердись гам:

С жемчугами или с кровью кадка,

Окаянным поведай нам!

Николая Клюева надо читать как энциклопедию деревенской жизни, как драму русской судьбы, как пророчества , к сожалению, сбывшиеся над избяным и берестяным раем, как долетевшие до нас «снежной сказки лепестки».

Поэт обращается к нам:

Нам закляты и заказаны

К пережитому пути,

И о том, что с прошлым связано,

Ты не плачь и не грусти:

Настоящего видениям –

Огнепалые венки,

А безвестным поколениям –

Снежной сказки лепестки.

         Под этими стихами стоит дата 1912 год. Ныне идет 2015 год. «Олонецкий ведун», наверное, с горечью взирает с небес на тверскую и олонецкую карельскую деревню, вымирающую, с полями, поросшими лесом, с луговинами без цветов (вымерли от химудобрений), на вырубленную тайгу, которую он называл «боговидящим иноком», а лесное молчание – «светлым отроком», а камни – «очами луговины»…

       Но не только огорчается парящая в небе душа поэта Клюева, но и радуется, видя как плотно сел на гряды и огороды дачник-горожанин, который прежде плевал на незабудку… Как он старательно, на карачках выпалывает в поле картошку, как усердно бегает по лесам за ягодами и грибами. Радостно ему видеть прежде нелюбимого им интеллигента в очках, копающимся в земле. Радостно, что земля практически уже без крестьян, кормит тех горожан, которые вернулись на землю.

       Радостно душе поэта, что прежние нигилисты, атеисты и коммунисты стали чаще на небо глядеть, крестное знамение на чело налагать, к Богу за помощью обращаться.

Наверное, всё простила своим обидчикам душа поэта, коли он писал в 1932 году, за 5 лет до своей принудительной смерти.

Лишь стойло б клевером цвело.

У рябки лоснилось крыло

И конь бы радовался сбруе

Как песне непомерный Клюев!

Он жив, олонецкий ведун,

Весь от снегов и вьюжных струн

Скуластой тундровой луной

Глядится в яхонт заревой.

Т.Кременецкая

Труды карельских плотников у села Никольское.