Тверская деревня

Послушница Надежда Федоровна Каткова оказала большое духовное влияние на Александру Арсеньевну Малинину из дер.Тучево. Восприимчивость к нему была обусловлена возрастанием совсем юной Сашеньки в религиозной среде деревни, в своей богомольной семье. Ее дедушка Семен Васильев был глубоко верующим. Молился он Богу перед каждым крестьянским делом, выходя ли в поле, пахать или сеять, или иное что. После сбора урожая молился особо горячо всю ночь, благодаря Господа за хлеб насущный. Любил дед правду и поступки «по правде». Учил своих в доме за ложь виниться перед Богом. Если кто оправдывался за свои проделки, того наказывал.

По соседству с домом Малининых жил купец Гаврила Емельянов. Дед Семен дружил с ним, и в знак уважения к купцу сделал для него при жизни гроб с подставкой, чтобы не на сырой земле ему в Никольском стоять, где кладбище сырое. Купец одарил его часами с боем в человеческий рост. И купец и дед Малининой, как прихожане, относились к Богоявленской церкви в селе Никольское.

Маленькую Сашеньку мама водила не только в Никольскую церковь, но и брала с собой на богомолье в былинкинский монастырь, куда они ходили через болото озера Святого. В той стороне, в дер. Пески жил солдат из крестьян, который в конвое сопровождал царя Николая II в тобольскую ссылку.

Тетя Саша, как все ее называли, родилась в 1911 году. Она помнила, как после революции появлялись в деревне конники-красноармейцы с винтовками, – ходили они по домам и отбирали у крестьян продукты: мясо, масло, зерно, яйца и др. Жители боялись, отдавали.

Очень трогательный был рассказ тети Саши о своем отце, Арсении Алексеевиче, который погиб в первую мировую войну в бою с немцами и похоронен в селе Красное. Эту весть принес с войны солдат-крестьянин из села Никольского, Моркин, который и хоронил в Красном своего земляка Малинина А.А., а также константиновского Михаила Лябина. Многих тогда недосчиталась округа, многие погибли в гражданской войне, насильственно мобилизованные в Красную Армию.

Мать Александры Арсеньевны долго хранила последнее перед смертью письмо мужа. Оно было написано химическим карандашом, все в каплях его слез: «пишу слезами» — так и писал. А плакал он от того, что  когда его в Бежецк провожали жена и мать, украли у них со двора лошадь. И он, узнав об этом уже на фронте, кручинился сильно, писал дядьям, просил купить для его семьи лошадь: «если Господь меня вернет, то я за лошадь рассчитаюсь»… Дядя Данила лошадь для семьи купил, она  их долго кормила, да вот кормилец-то, должник сам с фронта не вернулся…

Убивалась его вдова страшно, каталась по полу избы, крича, волосы на себе рвала, отливали водой, бедную.

Вырастила она свою единственную Сашеньку молитвенной и богомольной, которая церковь никогда не оставляла и в годы гонений. Закрыли церковь в Никольском, — ездила в Тверь – в Белую Троицу. Когда в войну в Вырце вновь Знаменскую открыли, была в первых рядах ее прихожан. Одно время старостой ее была, казной ведала. Всех батюшек помнила тетя Саша.

О страшных годах раскулачивания, которые изгнали из деревень десятки семей крестьян в 30-е годы, тетя Саша умалчивала. Думается, что это от того, что прожив трудную жизнь и всего в ней наглядевшись, была осторожна, и судить, и тем более, вмешиваться своими суждениями в политику государства не желала сознательно. Была она человеком сведущим, грамотным, рассудительным и выразила  настрой своей души всего двумя словами: «Мы — николаевские». Это она о себе и Лизе Миловидовой сказала, с которой дружила и которая во время этих слов была у нее дома. Да, воочию, это были люди старой России, воспитанные церковью, деревенской общиной, своими благочестивыми родителями.

Благочестие, трудолюбие, опрятность в доме, в душе, в бытовой повседневности, немногословие, сдержанность, чувство достоинства – вот их главные черты.

Ежедневно общались они обе со Словом Божиим, читая Евангелие и Псалтырь. Лампады в их домах, в красном углу перед иконами, не угасали никогда. В Евангелии и Псалтыри на столе закладки лежали во многих местах.

Когда тетя Саша сильно заболела и уже не вставала с постели, призвала она к себе батюшку из Вырца на исповедь и причастие. Так сильно ждала его, боялась не дождаться, и так радостно вздохнула, когда он вошел к ней, встрепенулась на ложе своем, заволновалась и воскликнула: «Слава Богу, дождалась!»

Помнится, так поразила в ней  торжественность, с которой она причащалась, явное чувство спокойствия и уверенности на лице, что теперь с ней все в порядке, т.е. можно и умирать, что вечером из души вырвалась стихотворение, ей посвященное:

Холодно, сыро, свистяще

Ветер в березах гудит.

В доме старушки болящей

Тускло лампада горит.

Смёртушка рядом…, участлива,

Но, не она ли страшит?

Нет. Ожидает причастия,

Вот что ей душу томит.

И дождалась…, успокоилась:

Богу долги отдала,

«Как хорошо все устроилось,

Радостью ныне полна…»

Ясно и чисто сознание,

Память кристально светла.

Это ее православие,

Им ее жизнь полна.

Серые, тусклые будни,

Серый нависший туман…

С верой принять нетрудно

Жизни земной финал.

7 апр. 2000.

Это было последнее, прощальное свидание с Александрой Арсеньевной Малининой в деревне Тучево, в ее доме.

После смерти тети Саши связь с деревней Тучево как-то ослабела: не к кому стало ходить за радостью человеческого общения. Потерялась как-то и память о Елизавете Миловидовой. Только имя ее оглашалось в записке о здравии. Говорили, что она куда-то уехала по старости и немощи жить к родным.

И вот радость: нашлась тетя Лиза в Погорельце, и не где-то, у кого-то, а у сестры своей родной, Анны! Взяла ее сестра из деревни Константиново парализованную, без речи, лежачую, к себе в Погорелец. Случилось эта беда с тетей Лизой от страха. Залезли к ней ночью в дом грабители и поразил ее паралич на полгода. Как резко поразил, так резко от нее и отошел. Через полгода лежания встала тетя Лиза с постели внезапно, пошла, держась за стол и заговорила при этом.

Сейчас она пребывает в здравии, в памяти и ничем особенно не хворает. Идет ей 94-й год. Вот такие они, николаевские!

Еще одну николаевскую из дер. Сырково хотелось бы помянуть – это тетю Сашу Павловскую, ныне покойную. Совсем старая ходила она в своем темном платке и платье, с суковатой палкой и в Вырец, и в Никольское к о.Питириму. Все-то переживала, что в Никольской церкви доски полов растаскиваются, все сторожа требовала от властей. Запомнился ее рассказ, как в войну из-за нее чуть солдатика молодого не расстреляли. В ботинках, на сильном морозе стоял он у ее дома, охраняя постояльцев-начальников. Она по простоте и жалости дала ему валенки. Начальник увидел это, набросился на солдата с бранью и криком: «Жаловался… под трибунал захотел!» У тети Саши свой «трибунал» был: «Дали бы мне автомат, всех тех начальников перестреляла бы». «Солдаты мерзли на морозе, а они в теплой избе все блиночки ели, да под гармошку с военными девками хороводились».

Много их, николаевских, лежит на кладбищах в Вырце и Никольском. Больше все же  в Никольском, в своем приходе. Могилы их обычно с крестами, без фото и имени. Редко, но все же можно увидеть их лица в домах у родственников, в рамках. Женщины обычно в темных платках, мужчины — в фуражках или без них, с лихо закрученными усами, с бородами. Смотрят они на нас красивые, серьезные, скромные, смотрят глазами ясными и спокойными. Стыдно порой становится перед ними, что понаделали с их родней, их домами, их потомством строители «земного рая». А уж про поля, которые они пахали, и говорить нечего: лесом затягиваются, а деревни их среди полей разоренные и вымирающие стоят; в избах пустых и разграбленных гуляет ветер, старые фото их в заулках в грязи валяются. А, в основном, изб их уже и нет. На пустырях от них – холмики от русских печек остались, разбитые чугуны и ведра без дна. Бездонны ныне и беды российские в их селениях.