Тверская деревня

Слово «желанный» или «желанная» было любимым словом моего героя — Юры Козлова, жившего на Филихе напротив и чуть наискосок от моего дома. Уже нет Юры в живых, а всё-то он вспоминается как по утру ходил за водой к колодцу с коромыслом на плечах: кряжистый, немного сутулый, на чуть кривоватых ногах. Вёдра нёс бережно, не расплёскивая, пружиня на ногах.

Вспоминаю и лицо Юры: волевое с мощным подбородком, с грубыми чертами, выразительным с горбинкой носом и серыми довольно суровыми глазами. Юра был суров, неразговорчив, немного мрачноват и в то же время добрым и сентиментален. Было в нем что-то от внешности немца: Юра был типичный карел родом из деревни Слободиха, что неподалеку от Филихи на берегу реки Медведицы. От Юры веяло мужеством и моральной силой. И хотя он говорил, что свою жену Зою пальцем никогда не тронул, но в это плохо верилось. А вот то, что в железных пальцах — клещах Юры кости могли хрустеть верилось охотно.

Был он одним из  малочисленных мужиков на Филихе, которых в 90-е годы было всего пять. Все они были отменные трудяги, умельцы, рачительные хозяева, мастера на все руки. Надо сказать, что все были неразговорчивы, мрачноваты, суровы, красивы мужественной красотой. Что-то в этой красоте было от кряжистых стволов деревьев, а в глазах что-то от холодной стали. Это были последние на деревне настоящие мужики, последние могикане. Они умели крепко работать и крепко после работы выпить. Работа всегда была у них на первом плане.

Всех остальных лиц мужского пола, ныне живущих (их четверо) трудно назвать мужиками: они и видом хлипки и конструкцией слабы. Вот уж они то на кряжистые деревья никак не похожи, скорее на голые без листьев кусты. Однако, и от них польза на деревне есть: за пачку сигарет или чекушку и воды старухам натаскают, и дров нанесут и снег от дома прочистят. Их правильнее не мужиками звать, а ребятами. На первом месте у них все же выпивка, а работа — на последнем. Они все безсемейные. И не из-за того, что для них невест нет, а их в женихи не берут…

Юра несемейно не мог жить. Недолго после смерти жены Зои похлебал он холостяцкую баланду. Нашел вскоре в деревне тоже одинокую подругу, но от тоски по своей Зоиньке сильно страдал. Всё ходил к ней на кладбище посидеть у холмика: погоревать там, посетовать. Всё порывался скорее к ней рядом лечь.

Часто встречались мы с ним на дороге в Никольское: Юра за чекушкой, обычно, с посошком (палкой) ходил для большей устойчивости. И каждый раз при встрече одно и то же: «Таисья Николаевна, желанная, хорошая ты женщина, ух и плохо мне. При Зоиньке я так не пил, а сейчас с Л. пью по-страшному. Заводит она меня, злит. Вот куплю бутылку, один буду пить, а ей не дам».

Но, думается, дело в питьем было сложнее. Отец Юры, крестьянин со Слободихи, был богомазом, иконы мог писать. Бывало, по словам Юры, нагрузит ими телегу, свезёт на базар и всё пропьёт… Тяга к зелью в Юре скорей всего наследственная, как и у вышеупомянутых «ребят» мужского пола в нашей деревне. Что скрывать, это беда не только деревенская.

Юра без своей Зоиньки «бедовал» как он говорил. Хотя по виду был хорошо ухожен своей новой подругой. Всегда хорошо накормленный, чисто одетый, даже порой нарядный, он всё-таки страдал, стеная по своей Зоиньке. И было это так удивительно, так несообразно в кряжистом, мужественном мужике, что каждый раз при встрече с ним на дороге «за чекушкой» вызывало к нему чувство острой жалости, которое долго не покидало душу.

Труженик Юра был великий. Уже старый, ослабевший всё не мог никак с коровой расстаться, с поросенком и курочками. «Не могу жить без коровы, скучно» — говорил. И держал Зорьку дольше всех в деревне. Она была в ней последней коровой.

Юра был лучшим танцором округи на деревенских праздниках в сельском клубе. В костюме и хромовых сапогах, которые он берёг на этот случай, он выделывал ногами такие кренделя, что любой заправский чечёточник мог ему позавидовать. В деревне летом, несмотря на покосную страду, часто в палисаднике играл на балалайке душещипательные песни. Но то было при жизни Зоиньки. После нее петь перестал…

Вспоминается, как идет зимой к колодцу Юра. Он ссутуленный, в телогрейке и ушанке, в валенках с литыми галошами. На плече у него коромысло с пустыми ведрами. Ноги у Юры кривоватые, ступает не совсем твердо по рыхлому снегу. Он уже принял дозу спиртного. Однако успел с утра и корову подоить, и печь истопить и навоз перекидать. Даже в Никольское успел сходить за бутылкой, как всегда, с посошком.

Любил Юра свою скотину, кажется, больше своих соседей, к которым относился весьма критически. Отмечал, что не нравится ему народ на Филихе («самый худой из всех деревень»). Однако в несимпатиях виду никогда не показывал. Сдержан был, воспитан в культуре уважения к каждому человеку. Вежлив был.

Брошенных кошек жалел, кормил. Ходил к ним в пустые дома с мисками с едой. «Скотина она безответная, понимать надо».

Но однажды на «безответную» Юра поднял камень, когда бодучая «безответная» двинулась на него рогами. Юра «врезал ей камнем в лоб» и с той поры она не забывала обегать его стороной.

Как водится ссорился Юра с соседями по покосным делам и другим деревенским проблемам. Помню словесный бой из-за забора с соседкой: Взять ее в свои клещи и тряхнуть как следует он не мог. Когда он подбегал к забору, она отбегала. Так он придумал в подкрепление своих бранных слов окатывать ее водой из ведра. Но и это не помогало. Соседка  вновь с руганью подбегала к забору. Тогда Юра схватил косу и двинулся на нее. Она убежала.

Представляю Юру в окопе (в войну) с каской на голове, у прицела автомата. Стальные глаза. Сильно сжатая челюсть. Лицо-маска ненависти. И, наверное, меток.

А уж с саперной лопатой управляться и окопы копать не было бы ему равных. В мгновение окопается.

А разведчик из него вышел бы первоклассный. Глаз-ватерпас. Под пружинистой его походкой и сучек на земле не хрустнет. Но Юра не воевал. В войну он мальчишкой работал железнодорожным рабочим на станции Брусово Тверской области.

Зато в деревне нет, пожалуй, да и не было вообще, человека наблюдательнее его, да и жалостливее тоже. Зимой он зорко следил за старыми соседками. Если по утрам не видел дыма из их труб или долго не встречал с ведрами у колодца, или не видел тропы у их дома, то начинал беспокоиться, не случилось ли с ними чего. Подходил к их домам, стучал, выяснял. Однажды мы с ним пропавшую соседку на чердаке искали, а она у соседей «на беседе» оказалась.

На сайте «Поставим памятник деревне», где размещен рассказ «Желанный» Юре посвящено стихотворение «Деревенский разведчик».

А еще, помнится, Юра пил не столько, чтобы забыться от тоски по Зоиньке, сколько ускорить свой переход к ней на кладбище. На советы поберечь своё здоровье, отвечал: «Не хочу беречь. Скорее к ней отойду».

К ней он и отправился вскоре, деревенский разведчик, желанный, последний из могикан.

После смерти Юры, побывав в его доме, видела пачки открыток и писем к нему родных и детей. Их он берег, наверное, перечитывал, чтобы убедиться, что дети у него, им выращенные, всё же были… Жаловался, что ими забыт.

Ю. Козлов с балалайкой

Ю. Козлов на улице деревни Филиха