Тверская деревня

 Свидетельства остались, но, увы, живых свидетелей уже практически нет: ушли в мир иной. Остались в деревнях их дома, тропинки, по которым они ходили, поля, в которых трудились, леса, в которых собирали грибы и ягоды, пустоши, где косили для  скотины траву. Теперь место обитания их -кладбище. Холмики их могил обычно с крестами, реже – тумбами и плитами «под мрамор». Именно «под мрамор», так как на мрамор они не заработали за свою колхозно-совхозную жизнь.

         Остались на крестах и плитах редкие фотографии, запечатлевшие их облик. Вспоминает усопших деревня, поминают кое-кого в церквах, а за иных и молиться некому. Повезло тем, чьи имена в помянниках, а в сердцах родни – память и любовь.

         Ветер треплет бумажные выцветшие цветы на крестах. Вороны и галки любят навещать сельское кладбище. Там, на могилах они клюют печенье, конфеты, хлеб – поминальную трапезу для покойников от посетителей кладбища. Да что и говорить, многое осталось от ушедших поколений – прах в земле тверской Атлантиды и души их в небе над ней: духовная связь с ними осталась.

         Это были замечательные поколения свидетелей жестокого 20 века. Они приходились потомками бывших крепостных, помещичьих крестьян, а затем свободных крестьян – единоличников пореформенной России. В своей жизни им довелось быть колхозниками, сначала беспаспортными крепостными советской деревни, а с 50-х годов – рабочими совхоза. Тогда им уже стали давать паспорта. Это были поколения советских доярок, свинарок, скотников, рабочих по наряду, трактористок и трактористов, кладовщиков, весовщиков, бригадиров и прочих подсобных работников сельского хозяйства. Все они прошли через советскую школу грамотности, умели писать, считать, читать, размышлять.

       Для всех крестьян было характерно умение трудиться на земле без устали, через усталь и сверх устали от зари до зари, умение радоваться редким подаркам судьбы: обнове в одежде, купленной в магазине утвари, сельскому празднику, выпитой на нем стопке самогона или водки, хорошей закуске.

     Выходные они не знали. Любимыми развлечениями у них были беседы при встречах, песни при застолье под гармонь или «под сухую», частушки, танцы-топотушки, «цыганочка», «елецкого», «барыня», а у самых старых — еще и кадриль. В танце, песне, как и в труде, они устали не  знали, как и в «дроблении» ногами нечто подобное чечётке.

      Память на имена, события, календарные даты, пословицы, поговорки была у них удивительная.

     Они помнили особо засушливые лета, холодные зимы, половодные вёсна по годам. Картины своей прошлой жизни могли описать в деталях, привязав их к какому-либо празднику, особенно православному, а не советскому.

    Они хорошо помнили названия своих полей, пустошей (покосов), лесов, ручьев, родников, рассказы своих родителей, бабушек и дедушек; могли точно и образно их пересказать. Учитывая то, что рассказы их были вне партийной или политической идеологии, они имели особенную познавательную ценность.

     Как ни пытались в годы безбожных пятилеток насадить в их душах атеизм и материализм, остались наши колхозники с понятиями и нравственностью людей православных.

     Однако и пороки бытовали в их среде: широко распространенное пьянство и матершина.

     Сохраняли они в основном и свой привычный крестьянский уклад жизни, свое привычное размеренное деревенское бытиё с ранним вставанием по утрам, ранним отходом ко сну вечерами, соблюдением порядка в доме (каждая вещь на своем определенном месте), бережное ласковое отношение к животным, любовь к земле, к семье, детям. Как правило, праздности их руки не знали, занятые каким-нибудь рукодельем.

     У деревенских времени хватало на всё: и работу в колхозе справить, и огород обиходить в наилучшем виде, и о скотине проявить заботу, и дома чистоту навести, и запасы еды на долгую зиму сделать. Да какие вкусные и даже красивые! Деревенская кулинария хотя и однообразна, но тоже необыкновенно вкусна.

     Отмечали они субботы непременно баней. А вот в воскресенье в церковь мало кто ходил. Но все же были и те, кто ходил регулярно, за несколько километров, в другое село.

     Своя сельская церковь была в 30-е годы закрыта, и многие от нее отдалились, хотя и веровать продолжали и Бога бояться.

    Спокойные, уверенные в себе, с чувством собственного достоинства, прямодушные, хотя и осторожные и сдержанные в суждениях были деревенские старожилы-свидетели, на долю которых выпали годы первых коммун, коллективизации и раскулачивания, организация колхозов и совхозов и гибель «неперспективных» деревень.

    Очень хорошо помнили они и своих изгнанных с земли «кулаков», которых они именовали «самыми умными, старательными и трудолюбивыми». Они помнили их имена, фамилии, прозвища, как, впрочем, имена их гонителей – коммунистов, строителей социалистической деревни. «Кулаков» своих деревень они помнили по дворам, усадьбам, избам, загибая при счете пальцы обеих рук или одной руки: называли род их занятий: кузнец, мельник, маслобойщик, кожевенник, сапожник, плотник, столяр. Конечно, помнили своих раскулаченных священников, дьяконов, старост. Помнили содержателей чайных, коновалов, торговцев. Всего, что помнили они, не перечесть.

     Приведем примеры, раскрывающие быль «социалистического преобразования» деревни из воспоминаний очевидцев.

     М.А.Басова из дер.Денисово вспоминала, что в начале 20 века 4 семьи из деревенской общины вышли на хутора в поле Запетрики и их семья в том числе. Ее мать и отец во время столыпинской реформы были первыми хуторянами. Хозяйство их начало расти, подниматься: увеличились урожаи зерновых, скотина стала справной, появились излишки на продажу. Родители Марии рассказывали ей, что недолго они так прожили: революция, а затем и колхозы переломили их жизнь. Стали их теснить, поносить, урезать землю, налогами высокими донимать, угрожать раскулачиванием. Подались старики с хутора своего обратно в деревню Денисово, но уже не в общину, а в колхоз. Впоследствии и другие хуторяне, теснимые налогами, а также по другим причинам, под нажимом вернулись в деревню в 29-30 году.

       Революция 1917 года в деревне проявилась упразднением старшины (старосты), который выбирался общиной крестьян для урегулирования общинной жизни. Новая власть, советская, стала у комитетов бедноты, в которую вошли самые бедные крестьяне. Вспоминала М.А.Басова годы НЭПа, когда количество домов возросло до 105 и в деревне появилось 7 чайных, 2 кожевенных завода вместо прежнего одного, несколько кузниц, трикотажная мастерская, магазин. Тогда многие семьи окрепли, получше жить стали.

      Крестьяне занимались единоличным хозяйством до 1929, а некоторые и до 1931 года. Первый колхоз был организован новой советской  властью в 1929 году. Это был колхоз «Коллективист» из 7 крестьянских дворов с первым председателем Алексеем Губановым. В 1930-31 годах началась компания сплошной коллективизации и связанное с нею раскулачивание крепких хозяйств единоличников, как говорят денисовские крестьяне, самых старательных, самых трудолюбивых и успешных в делах хозяев.

       Выселению с конфискацией подверглось 15 семей. Осуществляли выселение «начальники из Рамешек». Выселили 4 семьи Быстровых, 3 семьи Смирновых, 4 семьи Чуркиных и по одной семье Семенова П.С., Чеклишева, Моторина М.В., Муницева А.В. Должны были выселить в январе (30.01.30г) за 24 часа, а стало быть, в мороз, холод и по протоколу, цитируемому выше, «до корня». Туда входили старики, дети и сами хозяева. А семьи тогда были большие …, как минимум 5-6 человек. Итого, сразу из деревни вон более 70 человек.

       Среди раскулаченных были мастеровые люди (маслобойщики, кузнецы, кожевенники и др.). Так, Быстров (Игнатьев по имени деда Игнатия) – зачинатель трикотажного дела (закупил вязальные машинки, пряжу, построил мастерскую), нанял рабочих – вязальщиков, открыл магазин, — был раскулачен с конфискацией. Кулаком посчитали Алексея Губанова, который экономил на еде, чтобы купить плуг и борону (а ведь председателем был колхоза). М.А. Басова помнила, как распродавали имущество раскулаченных, как его растаскивали. Как коров с их дворов согнали в один двор, как имущество выселенных делили между бедняками. Помнила, как выселяемым семьям с собой разрешали взять (при выселении) только30 кг. из имущества. Помнила, как из ткани магазина Быстрова – Игнатьева первые колхозницы нашили одинаковые кофточки и в них с песнями шли на покос. Помнила, как помогали раскулачиванию доносами, подсказками местные агенты, уполномоченные из бедняков. Доносили про разговоры среди крестьян, подсказывали, кого раскулачить. Хорошо запомнила она и день, когда 15 семей с ребятишками и узелками уселись на свои же подводы, и увезли их конвойные невесть куда. Плакали деревенские, жалели своих. Вернулись подводы пустыми. Только лошади хозяев и остались в деревне, о самих же – никакой вести, никакого следа…

         А.Ф. Быстрову повезло: он хоть и был приговорен к выселению, но остался в деревне при родственнике – инвалиде в маленьком доме. Он был похоронен на мохнецком кладбище. О нем в деревне осталась добрая память. В доме Быстрова – Игнатьева колхоз открыл начальную школу, в его магазине – нынешний магазин. Школа ныне пустует, нет детей.

       В 90-е годы 20 века в районной газете печатались списки реабилитированных по ходатайствам уцелевших родственников. В них по деревне Денисово значился только один раскулаченный Смирнов Михаил, рождения 1904 года. Об остальных из 15 выселенных семей некому было хлопотать; так  и сгинули они нереабилитированными: ведь семьи раскулаченных под корень выводили. Часть раскулаченных из заключения вернулась в деревню, но таких было мало. Они умерли до реабилитации 90-х годов 20 века.

       Как же выглядел бедняцкий рай, из которого выселили на адские муки крестьян-кулаков?

      Из 90 семей карел после раскулачивания в Денисове осталось 75 семей. Колхозные годы вспоминают все колхозники с горечью. Работали они, как каторжные, за неоплаченные трудодни, которые учитывались «палочками». Мать М.А. Басовой со слезами приносила заработанные 2кг. муки на семью из 5 детей. «Ходила за натуроплатой с мешком, а возвращалась с кульком». Никаких показателей в экономике колхоза М.А. Басова вспомнить не могла: еле перебивались. Многие колхозники не дотянули до наших дней. Перемёрли от болезней. Из пожилых в деревне доживают век, в основном, работницы трикотажной фабрики, что была в д. Боброво, на противоположном берегу реки Медведица. Им приходилось полегче: они на колхозных полях работали только летом по 2 месяца. В войну, как везде, женщины работали на полях, которые имели свои названия, такие как Ловцовские, Красовки, Запетрики, Пустошка. Любопытны названия частей деревни:  Мяммин конец, Грабиловка, Сатаниловка. На трикотажной фабрике женщины вязали для военных перчатки. Самые молодые из них были мобилизованы на рытье окопов, лесозаготовки. Потеряла деревня в войну около 30 мужчин. Только в 50-е годы колхозникам уже при совхозах дали паспорта, и они получили возможность избавляться от крепостной зависимости уходом на заработки в города, чем и воспользовалась деревенская молодежь, сбежав из колхозного «рая».

      В селе Мохнецы, что неподалеку от деревни Денисово, до недавнего времени проживали две старушки. Они были весьма немногословны и неразговорчивы. Чувствовалось, что советская власть научила их много не говорить, о многом умалчивать. Из других источников стало известно (Константинов К.А., родом из Мохнецов), что его дед, священник о.Виктор Невский, местный священник, в 20-е годы был раскулачен и одно время столярничал во вновь организованной из бедняков коммуне. Как и везде, в селе, после революции ячейками советской власти стали комитеты бедноты. Позднее в нем появились активисты-коммунары, которые  и стали объединять бедняков и вдов с детьми в коммуну: совместно работать на полях, столоваться в общей столовой, совместно проживать. Была попытка организовать детский сад. Для организации коммуны у священника отобрали 10 десятин леса, 10-пахотной земли, 4 коровы, 2 или 3 лошади, несколько сенных сараев, 2 амбара, ригу с гумном, конюшню. Внук священника К.А. Константинов, как видим, хорошо запомнил отнятое у деда, а про раскулачивание своих земляков умолчал. С гордостью отметил, что его отец был 25-тысячником-коммунистом, и занимался раскулачиванием. Коммунистом стал и К.А. Константинов и, возможно, в силу этого не стал обличать своих коллег по партии в своем селе. Однако, мохнецкие колхозники помнили ночные аресты зажиточных крестьян в 30-е годы. Свозили так называемых «кулаков»-трудяг в сельсовет, в Боброво. Там и присуждали им конфискацию и высылку для  перевоспитания трудом на лесоповал, в северные края на 2-3 года. На перевоспитание был отправлен и 75-летний священник. Вернувшийся с лесоповала крестьянин из деревни Слободиха рассказал землякам, что батюшка до лесоповала на поезде с заключенными не доехал, в пути заболел и умер. Его похоронили на безвестном полустанке у железной дороги. Сколько было выслано из Мохнецов крестьянских семей неизвестно. В селе уже никто этого не знает, так как ушли в небытие свидетели тех трагических лет: перемёрли.

        Первый колхоз в Мохнецах назывался «По ленинскому пути». Колхозники добром поминали некоего председателя И.Ф.Крылова, который в войну (41-45г.г.) наделял зерном колхозников «лучше, чем прежде». При нем хорошие урожаи получали, несмотря на то, что многие были мобилизованы в действующую армию и трудовой фронт. Колхозный период ничем хорошим бывшие колхозники не поминают. Помнят только «палочки» за  трудодни, каторжный труд, да  скудные килограммы зерна или муки (2кг. на семью). В войну Мохнецы потеряли много молодых парней от 18 лет. Вернулись домой немногие.

        К.А. Соколова очень хорошо помнила годы коллективизации в своей деревне Слободиха, которая находилась на пути к деревне Денисово. Родилась она в 1917г. в крестьянской семье. Ее мать Анна рассказывала, что вернувшийся с войны (первой мировой 1914 года) отец Клавдии недолго и прожил, умер в 1918 году. Осталась Анна с 6-ю детьми, старшим сыном  12 лет. Мать была маленькая, но труженица великая; держала в хозяйстве 2 лошади, 2 коровы, быка. Когда после революции началась коллективизация, она упорно не шла в колхоз. И хотя отобрали у нее двух молодых лошадей, всю упряжь, корову, продолжала оставаться единоличницей. Только после ее смерти дети стали колхозниками.

       К.А. хорошо помнила, как в 30-е годы самых лучших тружеников раскулачили. Так, Василия Николаевича Кокошкина выслали неизвестно куда.

      А перед этим принуждали большими налогами, которые он дважды не мог отдать. Было у него в хозяйстве 2 лошади, 2 коровы, 30 овец, была сеялка и веялка. Конфисковали его имущество. Осталась в Слободихе его жена с 5-ю детьми. Пошли они по миру. А была семья честной, трудолюбивой. Подросли дети, пошли работать в трикотажку, которую держал Пятаков. Затем и Пятаков уехал, чтобы не вступать в колхоз. Трикотажка стала колхозной.

       Многие, не пожелав вступать в колхоз, уехали из Слободихи и соседней деревни, которой ныне нет, — Тюрево-Ловцово.

       Уехали перед колхозами из деревни 2 семьи Кокошкиных, Пятаковы, Воробьевы. К.А.Соколова считает, что колхоз разогнал самых хороших людей. Остались люди слабые, одинокие, как она. Управляли ими несправедливо, обижали, мучили и издевались свои же деревенские, которые вошли в комитеты бедноты. За взятки, а именно, водку, можно было повыгоднее устроиться на работу. Рада была она любой работе за «палочки», лишь бы не выгнали. Давали им «чуть-чуть» зерна или муки. Жили только своим огородом, да скотиной, которую и продавали, чтобы денег достать. К.А.Соколова помнила еще время, когда в деревне 40 дворов стояло (на1901 г. по статистической справке – 39, в 1887 – 53). В 1930-31 годах в деревне проживало 17 карельских семей. Стало быть, почти вполовину уменьшилось в деревне число дворов при коллективизации: «разогнал колхоз людей» — это ее слова. Вспоминала К.А.Соколова колхозную пору как мучительную – «много слез пролито». Война 41-45 г.г. подобрала остатки деревенских мужиков. В 90-е годы в деревне проживало всего лишь 4 семьи.

         Любопытные сведения о доколхозной деревне Ильино сообщила Мария Соколова, а также о том, как изменилась жизнь крестьян при колхозах.

        Из ее рассказа: в начале 20 века, еще до революции и после нее, вплоть до колхозов, возникла и существовала до 60-х годов в деревне Ильино трикотажная мастерская. В ней на ручных вязальных машинках вязались перчатки: шерстяные, полушерстяные, хлопчатобумажные (белые ламповые, белые рыбацкие). Кому принадлежала эта мастерская М.Соколова не помнила (или не знала). Она работала в ней уже в колхозное время, в 30-е годы. Далеко не каждая женщина или девушка могла поступить работать в трикотажку, а только та, которую по «протоколу» колхозного собрания отпускали из колхоза. Трикотажницы, получая деньги за труд, жили получше колхозниц, работавших за «палочки» (трудодни). В основном, до наших дней дожили трикотажницы, колхозницы поумирали.

          В колхоз вступили первыми вдовы с детьми, которых осталось много после первой мировой войны. В коллективизацию часть хуторян (в лесу «Белуха») уехала, часть вынудили вступить в колхоз. Деревенские до сих пор помнят раскулаченных Куделевых, Сергеевых, Борисовых. У Кубелева была кожевенная мастерская, за что и пострадал. У других – лошадок, да иного скота побольше, возможно, и плуга и бороны были (например, на 1887 год – 3 железные бороны). Помнили колхозники, как самых лучших тружеников на телегах отправляли на  высылку всей семей, с женами, детишками, узелками. Потом имущество их торговали в самой деревне. Одна семья оказалась в Сибири под  Новокузнецком. Там она и потеряла своего заболевшего кормильца – отца детей. Вдову с детьми вывезла родня из дер. Тучево обратно в Ильино, где и купили им дом. Их же дом у них отобрали…

      В опустевших домах Куделевых и Сергеевых колхоз устроил начальную школу. Хозяева с семьями назад не вернулись.

      Первый колхоз в деревне назывался «Пролетарский труд». До колхоза было в деревне по избам много деревянных ткацких станков, на которых  ткали грубую льняную ткань – мешковину, половики. По домам женщины пряли шерсть, а также тонкую и толстую льняную нить из кудели. Льняное кустарное производство было широко распространено в деревне вплоть до изготовления льняной ткани. Крестьянки и отбеливали, и красили ткань, и вышивали, и набивали рисунок на материю на ткацких станках. Вязали на машинках не только перчатки, но и кружево крючком; последним украшали занавески на окнах, подзоры на постелях. Почти в каждом доме и поныне есть и используются прялки, а на чердаках – детали ткацких станков, чесалки для льна, берестяные короба, сумы, плетения из корней. Последнее представлено  большими воронками – цедилами для самодельного пива, которое варили к престольным праздникам.

        Предметы и вещи доколхозного времени оказались во время колхозов на чердаках по той причине, что кустарничеству в деревне было «перекрыто дыхание», так как оно отвлекало от труда на колхозных полях, а также мешало вовлечению кустарей в колхозы. Добровольно вступали в колхоз только бедняки, лодыри, пьяницы, бобыли, вдовы, которым нечего было терять. Более того, им сулило приобретение чужого имущества, льготы по налогам, пайки и прочая социальная помощь. Кустарям, рачительным хозяевам, промысловикам, естественно, к общему котлу приближаться не хотелось на пушечный выстрел.

        Как рассказывали бывшие колхозницы, им стало «некогда ткать, вышивать или что рукоделить», на своем-то огороде некогда было работать, не то, «что там кружево плести или перчатки на машинке вязать».

        Мужчинам некогда было бондарить, гончарить, плотничать и прочее – их ждал на полях и фермах пролетарский коллективный труд. Так и остались  заброшенными на чердаки глиняные горшки для  масла, махотки для молока, огромные корчаги для пива, хомуты из соломы и мешковины, дымари из глины, старые кузнечные подковы, гвозди ручной работы. Некогда стало распивать чаи из медных самоваров с медалями, и они были отправлены на чердак. Туда же поднимали и иконы, либо держали их в чуланах. На вопрос,- отчего? — был ответ: «партейные веровать запрещали», в школе детям «крестики запрещали носить», «отнимали».

        Все кустари, мастеровые, промышляющие отхожими промыслами, как справно живущие и были, в первую очередь, зачислены в кулаки и отторгнуты от «строительства социализма» в деревне путем выселения с глаз долой.

       Ремёслам и деревенским промыслам был положен конец, а единоличникам объявлена война.

      О том, как относились крестьяне, названные кулаками к активистам своих деревень, лютовавших при коллективизации, тоже сохранились свидетельства очевидцев. Так хуторяне Смирновы из дер. Филиха, обреченные на выселение, по упорному нежеланию вступать в колхоз, в последнюю ночь перед высылкой сожгли свой дом, чтобы не достался колхозу «Прожектор». Организаторы колхоза в дер. Шеломец под названием «Веселый путь», не пожелали по этому пути идти вместе с колхозниками: боялись их мести и вскоре покинули устроенный ими «земной рай». В округе помнят избитых председателей, утопленных в болоте вожаков. Так что «мудро» поступали отъезжающие из деревень активисты, за которыми стояло дело раскулачивания… На Филихе и в Шеломце помнили 7 изгнанных с земли крестьянских семей.

         Изгоняли кулаков не только зимой, но продолжали это делать и весной. Так, по свидетельству бывших колхозников деревни Сырково семью Павловых выгнали из дому на Пасху и в чем они были одеты, в том и отправлены в высылку. В то время несколько девушек из высланных семей ушли в монастырь, бывший неподалеку (всего лишь болото перейти!) в селе Волково, недалеко от Кушалина. Помнили сырковские, что сопротивляющихся раскулачиванию арестовывали по ночам. С убитой горем семьей управиться было проще. Словно в насмешку колхоз в Сыркове назывался «Красный Герой». Но, думается, вожаки социалистического преобразования деревни искренне считали себя красными героями.

           А вот крестьяне, похоже, не оценили их усилий их осчастливить. Все деревенские старики, пережившие коллективизацию, считали себя несправедливо обиженными. Тогда, в 30-е у них «все отобрали»алищихся раскулачиванивысланных семей ушли в монастырь, бывший неподалеку (всего лишь болото перейтию е было «но., когда они вступали в колхоз. Под этим они, вероятно, понимали обобществление скота, инвентаря, т.е. телег, упряжи, борон, плугов и прочего. У них отобрали их Зорек, Милок, Букетов, их каурых и серых лошадок… Даже машинки вязальные отобрали. Шепотом, как-то остерегаясь, называли себя старики-колхозники раскулаченными. Ни «лампочки Ильича» вместо керосиновых ламп, ни детский садик в каждом колхозе почему-то колхозники добром не поминали. По рассказам старожилов Н.Г.Малинина (с 1912 года рождения), М.Ф.Павловской (1910 г.р.) они свою деревню бедной не считали, так как поля их давали хорошие урожаи. Крестьян соседней деревни Язвица считали бедными, т.к. те всегда просили у них хлеба. По их рассказам лучше всего они жили во время НЭПа, да после колхоза, при совхозе, когда полегче стало. Колхозное время не хвалили: «тяжело жилось, бедно».

       О своей деревне Язвица рассказывала очень старая женщина Александра Ивановна Козлова (Ефремова) 1910 года рождения. Она и сейчас жива: ей 96 лет. Вот ее рассказ.

       После революции начался в деревне передел земли по усмотрению комитета бедноты. Землю пахотную и пустоша (покосы) стали отбирать (прежние наделы на душу), а наделять метровыми по ширине полосами на едока. Называли эти метровые полоски «палками». Один крестьянин как узнал о таких «палках», с расстройства и умер (Алексей Братов). Если в 20-е годы теснили по произволу с землей, то в 30-е годы начали «раскулачивать», хотя ни одного «кулака» в деревне не водилось. Кулаками считали хороших хозяев, кто имел одну или две лошади, работал с кожей или дегтем. Так, в Язвице был дегтевый заводик в виде сарая с большой печкой, в которую был вмазан железный бак. Под ним разжигали огонь. В бак сгружали бересту, смоляные пеньки (с болота). В трубу из бака со временем начинала вытекать сначала вода, затем скипидар и уж напоследок деготь. Скипидар и дёготь были ходовым товаром. На заводике работали Репины Иван Иванович, Федор Константинович, Антипов Михаил, Павлов Николай Павлович. Одно время кто-то из деревенских собирался кирпичный заводик строить на местной белой глине, найденной в Бору, да до этого не дошло. Всех предпринимателей, добытчиков комитет бедноты признал кулаками. Из Рамешек по ночам стали приезжать на лошадях какие-то «солдаты» и арестовывать «кулаков». Они исчезали бесследно. У семей отнимали имущество, а то и выгоняли из домов на все четыре стороны. Имуществом наделяли бедняков. Многих выслали и из соседней деревни Сырково.

        Разоренные семьи вынуждены были идти в колхоз.

       Отец Козловой, Иван Григорьевич Козлов был хорошим плотником и столяром (рамы, двери), бондарем, сапожником. Сам делал печные трубы. Имел дом пятистенку. Сначала при «раскулачивании» у него забрали сено, затем лошадь. Пришлось идти в колхоз. Отец все переживал за свою лошадь в колхозе: как ее плохо кормили, как били, как заморили. Погибла она от укусов пчел, уже совсем ослабевшая (гнили конечности). Конюх же, Василий Гомзин смеялся над отцом и его лошадью: «Ты что ее блинами иль чаем кормил?»

         Чтобы не отбирали одежду, (бедняки грозились и делали это по решению собрания), семья прятала вещи в лесу. Налог по хлебу после революции составлял 30 пудов на семью. Отвозили зерно в Тучево (там был сельсовет). Начальники в сельсовете получали паек. Зерно сдавали в сельсовет или прямо сыпали в мешок какому-нибудь бедняку. Мать Козловой, ссыпая зерно одному из них, не удержалась, сказала: «Это тебе за то, что хорошо в рожок играешь, да рыбу днем ловишь» (в рабочий-то день – прим.авт.)

      Несмотря на то, что А.И.Козлова отмечала отсутствие в своей деревне «кулаков», они таки были найдены партийными руководителями Тучевского сельсовета. Выше мы цитировали протокол собрания бедноты по вопросу раскулачивания язвицких крестьян Соловьевых, из которого было видно, что деревенские пытались их спасти от выселения, которое и состоялось.

      Никаких вестей от выселенных в деревню не последовало. Видимо, погибли где-то на пересылке от голода, холода или болезней. Справок о реабилитации родне в Язвицы не пришло, хотя она и была.

     Соловьева Прасковья Петровна 1914 года рождения, родственница Соловьева Михаила, показывала его фотографию. На ней: крепкий, сильный мужчина с волевым лицом, без всякого напряжения перед аппаратом, даже как-то недовольно и сердито смотрящий в какие-то свои заботы ( досадует, что оторвали от работы!). Лицо широкое, с окладистой бородой, на голове картуз, одет в стеганку. Сидит, руки сложены на коленях (большие, натруженные), плечи слегка приспущены. Углы губ опущены книзу (весь в себе от забот).

       От его дома, что напротив Прасковьи, справа квадрат бурьяна. Сам дом – скромная изба о три окна. Напротив дома – из красного кирпича хозяйственное строение (амбар?). От «эксплутатора» в неделимый капитал колхоза «За социализм» поступило следующее «богатство»: «дом с надворной постройкой, сараев – 2 штуки, амбар, дровни, борона, зигзаг, хомутов – 2, один без гужей, 2 уздечки, шлея одна, подгарок один, плуг деревянный, корова пестрой масти, теленок, овец — 2 штуки и 4 ягненка, сена – 65 пудов, мякины – 30 пудов, гумна 1/7 часть, сруб и бревна при срубе». Лошадь у него, видимо, раньше отобрали, когда в колхоз загоняли …

       Ненамного был «богаче» второй Соловьев, Николай. Его имущество составляли: «дом с надворной постройкой, сараев – 2 штуки, одер с колесами на железном ходу, одна телега на железном ходу, 2 колеса на железном ходу, ось железная, 4 колеса на деревянном ходу, лошадь рыжей масти, корова пестрой масти, овца и 3 ягненка, хомутов – 3 и 2 седелки, 2 шлеи, 2 уздечки, 2 недоуздка, одна дуга, цепь, вожжи ременные, возок, овса – 5 пудов, сена – 20 пудов, вязальная машина 7 класса». Почему-то в акт передачи имущества колхозу мастерскую с пятью машинками не вписали. Видимо, отобрали ее раньше для колхоза при национализации другим актом.

      Чем-то, видимо, «насолили» Соловьевы «командирам» местной власти и они посягнули на их незавидные избы и обычное в крестьянском быту имущество.

       Завершим скорбный список имен раскулаченных крестьян еще шестью семьями в селе Никольское: Макаровы – 2 семьи, Бемовы, Чуппины, Тарасовы, Рождественские. Возможно, их было больше, чем шесть. Одна из семей была священнической. С ними мы еще встретимся в дальнейшем повествовании. А пока подведем некоторые итоги. Из 18 деревень, некогда существовавших в округе, 6 деревень полностью исчезло. В двенадцати оставшихся по документам и воспоминаниям старожилов раскулачено было около 70 семей. Большинство из них было выселено, обездолено, обречено на нищенство. В среднем, исходя из размера семьи по земской статистике в 5-6 человек, пострадало от коллективизации на маленьком пятачке тверской земли около 400 человек. Напомним названия столь трагично для многих созданных колхозов: «Красный герой», «Красный маяк», «За социализм», «Верный путь», «Заветы Ильича», «Карельский труд», «Веселый путь», «Прожектор», «Пролетарский труд», «Красный Путиловец», «Коллективист», «По Ленинскому пути», «Восход».

          Если соединить эти названия – символы в смысловой ряд, то получится такая программа:

        Красный герой веселым и верным путем, с помощью красного путиловца, с использованием пролетарского карельского труда шел на красный маяк – социализм, по заветам Ильича, как коллективист с прожектором, по ленинскому пути – на восход. Однако, все деревни в наши дни подошли к своему полному закату. Ранее цветущий край являет собой ныне картину пустыни.

        П.А.Столыпин – великий русский реформатор, предсказал, к чему приведет революционный путь в деревне еще в 1907 году: «Все будет сравнено – приравнять всех можно только к низшему уровню». «Нельзя человека ленивого приравнять к трудолюбивому, нельзя человека тупоумного приравнять к трудоспособному. Вследствие этого культурный уровень страны понизится». «Необходимо, когда мы пишем закон для всей страны, иметь в виду разумных и сильных, а не пьяных и слабых» (1906).⁹⁰

         Именно, пьяные и слабые потомки бедняков доживают свой век в вымирающей русской деревне.

       Начало гибели деревни было положено революцией, продолжено коллективизацией №1 30-х годов, кампанией «неперспективных» деревень – коллективизацией №2 50-60 годов и, наконец, смертный приговор деревне подписан в 90-е годы «перестройкой». Всё это будет показано в дальнейшем на конкретных примерах.