Тверская деревня

Эти бедные селенья.

Эта скудная природа –

Край родной долготерпенья

Край ты русского народа!

Тютчев.

         Ныне некогда колхозно-совхозные поля не пашутся уже несколько лет. На многих из них появились маленькие березки и сосенки, а на некоторых – сплошные заросли березняка и ольхи. На угоры, где раньше паслись совхозные коровы, «выскочили» из ближних лесов сосенки и елочки. Скоро среди них можно будет собирать грибы. Старые колхозницы под 80 лет так и делают: в своих полях с ласковыми названиями, таких, например, как Среднее-Палец, Манухи, Дуленки, Киши, Верекши, Запетрики, Саватьев угол, рядом с деревней собирают подберезовики, подосиновики, рыжики. С грустью смотрят они на развалины своих еще недавно строенных кирпичных ферм, в которых они работали скотницами, доярками, свинарками. И почему-то не тяготы и надрыв сил вспоминают, а как весело жили, как дружно, не так как теперь: без песен, танцев, без гармоний и балалаек, сборищ молодежи, гуляний, смеха и шуток… Впрочем, когда их приглашают в клуб на «день пожилого человека», они под аккордеон и ногами старыми «подробят» и песни от души попоют, и пошутят и  разрумянятся и даже кадриль спляшут.

         Маленькие, сгорбленные, забывшие многое зло, которое им причинило государство, старушки нынешнюю жизнь с пенсией,  автолавкой в каждой деревне, телевизором, электричеством считают очень хорошей. Смолоду-то они не так жили, а просто существовали или выживали за100 граммзерна за трудодень и 5 копеек заработка в день. А сейчас они и колбаски, и маслица отведают, да и хлеба вволю и рыбы дешевой накупят.  По-прежнему холят они свои огороды. У них на грядках сорняки не задерживаются, как, впрочем, и в междурядьях, — не то, что у дачников… Скотинку они больше не держат, разве что несколько курочек да 2-3 кошки, редко – 1 козу. Поля, зарастающие лесом, им жаль. Еще несколько лет пройдет и не станет Прасковий. Клавдий, Евдокий и Екатерин. Уйдут вслед за ними редкие на деревне мужики – и прощай старая крестьянская  Россия в лице ее замечательных тружеников – крестьян. Останутся в деревнях после них стылые зимой избы с наличниками, палисадники, несколько кустов и плодовых деревьев, на кладбищах – редкие кресты, а все больше плиты, пирамидки из дешевого материала.

         Возможно, кто-то опять начнет корчевать молодые пни на зарастающих полях, где-то, что-то распашет, посеет, но уж того, что было, наверное, никогда не будет.

         И вот, живя и наблюдая умирающую деревню в течение 20 с лишком лет, все силишься, силишься понять, как дошла она «до ручки»? Скажем так, что понять это нетрудно, вспомнив пережитые ею события за весь 20-й век. Труднее смириться с неизбежностью этого умирания и исчезновения деревни.

          Пустеют от людей не только деревни. Все в большее запустение  приходят леса. Они захламляются ветровалами, а также добытчиками древесины, которые бросают на делянках сучья и пни. Огромные полосы и острова безобразных вырубок на водоразделах и вдоль рек принимают характер бедствия.

         Огорчают заплывшие родники, из которых раньше пили воду при полевых работах крестьяне. Безрадостную картину являют собой руины деревень вдоль обмелевших рек. Не верится, что когда-то они были судоходны и струги славян бороздили их воды.

         Оставшиеся на берегах рек деревни — печальное зрелище: жмущиеся к центру избы разделены пустырями. Они обозначают исчезнувшие дворы. Сплошные пустыри тянутся по краям деревень. На них нередки остатки фундаментов прежних домов. Бугры развалившихся русских печей, погребные ямы, одинокие сломанные ветлины, рябины, березы, прежде красовавшиеся перед окнами изб, либо разросшиеся кусты бузины…

         Возле таких пустырей обычно валяются выщербленные или целые чугуны, корчаги, ржавые дырявые ведра, сломанные коромысла, дуги от упряжи, так сказать, музейные экспонаты канувшего в лету крестьянского быта. Свищет ветер в пустых избах, где еще в красном углу можно найти пропыленную, в  деревянной рамке, бумажную иконку, сломанную прялку. Рваный короб с льняной пряжей…

         А когда увидишь на крыльце в крапиве выброшенный грязный матрац, то догадаешься, что на нем умирал одинокий человек. Разверстые окна – глазницы с обрывками занавесок, обрывки срезанных проводов – кончилась чья-то жизнь без наследников…; на усадьбе – гнилые колоды ульев, упавшие заборы. По четырем огромным камням, плоской каменной плите порой можно угадать на возвышении с березами место часовни. Плита лежала у входа… От часовни – ни бревнышка, ни доски. Все использовано на дрова или еще на что-то.

         А вот  и ямы бывших колодцев: они ограждены жердями. А вот и болтающийся «журавль» без ведра. На ветру его раскачивает и он жалобно скрипит.

       Если повезет, то в крапиве, возле брошенного дома, можно найти дырявый медный чайник, позеленевший, истончившийся самовар с медалями, изображением на них царя Николая II.

       Поздней вечерней порой в деревнях светятся редкие окна. Большая часть деревни темная. Так, темными стоят дома на 2/3 дины села Никольского, всё в потемках село Мохнецы.

      На пустырях бывших деревень – бурьян, редкие деревья, покосившиеся столбы электропередачи без проволоки. Старые ветлины с дуплами и обломанными ветвями указывают направление деревенской улицы.

     Унылый пейзаж пустырей, заросших кустарником полей, вымирающих деревень дополняют руины былых ферм. Белесыми червеобразными строениями тянутся они к дорогам. Их черные окна давно без рам и стекол, кровли их сняты или обрушены. Внутри ферм мерзость запустения, — изломанное оборудование, мусор и битое стекло. Но, ведь не татары своими набегами опустошили местность колхозно-совхозного социалистического «рая», а «похуже Мамая – свои!» (из песни Галича).

       А ведь где-то, возможно, доживают свой век «красные герои» раскулачивания: Мошкин, Фетисов, Гомзин, Леонов, Бомбардиров, Волкова, Черноярова. Старались люди, хотели как лучше для социалистического преобразования деревни… Однако, от расхлебывания заваренной ими каши  убежали, боясь мести «несознательных». Одна, правда, Черноярова Любовь покаялась, говорят: прощения у своей жертвы попросила, в церковь стала ходить, грехи замаливать. Понимают ли преобразователи, что «благими намерениями вымостили дорогу в ад?». Молчат пустыри, молчит обезлюдевшая деревня. Только коммунисты продолжают болтать, что им помешали довести дело строительства  рая на земле демократы, — их коллеги по партии.

        А вот и плоды их совокупных усилий в цифрах.

      В земской России в 1887 году в местности, где происходили описанные события, проживало в 18 деревнях 3675 чел. Шесть деревень с населением на 1887 год более 500 человек полностью исчезли. Ныне в 12 деревнях (на 1 янв. 2007г.) проживает постоянно 447 человек, т.е. население сократилось примерно в 8 раз.

       В местности было 745 единоличных хозяйств (дворов), ныне их 218.

       В хозяйствах единоличников содержалось овец 1303, лошадей 1013, крупного рогатого скота 2307; ныне овец и коз 201, лошадей 0. крупного рогатого скота 112; это означает, что только поголовье крупного рогатого скота сократилось почти в 20 раз.

      В 1887 году в деревнях проживало примерно 2000 трудоспособного населения, ныне – 195, из них 50 безработных. Это означает, что количество тружеников сократилось примерно в 20 раз.

       В 1887 в деревнях было детей (несовершеннолетних) – 1529, ныне 72.

      Может возникнуть вопрос, а что и как было в относительно «счастливый» совхозный период? Сравним по скотоводству. Единоличники обходили совхоз по содержанию крупного рогатого скота на 790 голов, по лошадям на 977 голов, по овцам на 1303 головы (в совхозе – 0).

      По сравнению с переписью 1998 года население местности убыло на 125 человек (572 минус 447). Только за один год 2006 умерло 20 человек, родилось 3.

      Таковы печальные изменения, можно сказать, катастрофические последствия в жизни описываемой сельской местности от войн, революций и социалистических преобразований деревни в 20-21 веке, за 120 лет.

       Если и далее не изменится демографическая и экономическая ситуация на этом пятачке тверской земли, подросшие дети (72 плюс 100 юношей военнообязанных) уедут в города, то нетрудно представить в какой дом престарелых превратится нынешнее поселение на площади11250 га. Уже ныне соотношение таково: трудоспособных 195, пенсионеров 155.

       Авторы из своего населенного пункта на рейсовых автобусах и электропоездах проехали до Бологого, Осташкова, Максатихи, Бежецка, Красного Холма, Весьегонска, Кашина, Калязина, Твери, и везде видели явления, сходные с описанными выше. Радовались, видя вспаханные и засеянные поля. Особенно это отмечалось вблизи больших городов. А деревни, деревни в глубинке, увы, исчезают, сменяясь дачными поселениями.

       Так, например, в нашей местности количество дворов с постоянным проживанием 218, а с временным – 301.

     В 2006 году повторилась кампания «неперспективных» населенных пунктов. Ряд обезлюдевших из них был объединен в  «поселения»  с центром в более людном округе. К примеру, стремительно исчезающий от убыли населения сельский округ Замытье с деревнями присоединен к селу Высоково.

       Старинное село Замытье с церковью-собором, школой, магазинами, больницей (некогда знаменитой земской – прим.авт.) «обесточилось» из-за закрытия не только перечисленных объектов, но и ликвидации местной администрации, как органа управления. Управлять домом престарелых без какого-либо производства, действительно стало неперспективно. А ведь это село чуть ли не старше Москвы, некогда известное торговое с ярмарками на бежецко-торжокском тракте, с 13-ю трактирами, массой кузниц, кирпичным заводом. Перед «перестройкой» оно было неким «отстойником» для послетюремного, бездомного люда: пьяниц, буянов, хулиганов, матерщинников. Как экзотические существа доживали среди них богомольные старушки.

       Видимый каркас села еще цел, даже барский особняк в нем уцелел. Внутри каркаса правда пусто: всюду гуляет ветер, запустение, гнетущая тишина, руины.

       Как ни странно, довольно часто местный люд, увы, в основном, приезжий и в солидном возрасте «гуляет» в местном клубе, веселится от души, поет и пляшет. Почта в селе работает. Водится несколько ребятишек. Летом оживляют его дачники. Стало быть, какая никакая, а жизнь и среди руин продолжается.

       Желающим призадуматься над изложенными фактами и цифрами предоставляется полная возможность самим поискать ответы на извечные русские вопросы «Кто виноват?» и «Что делать?».

       Если П.А. Столыпин в начале 20 века только пророчествовал «гибель культурных хозяйств», то писатель Олег Волков, которого мы цитировали выше, констатировал это в конце 20 века: «…Именно  в те годы, когда началось истребление здорового ядра нашего крестьянства, завершившееся полным крушением русской деревни, она понесла непоправимый урон, оказавшийся для нее роковым. Российское земледелие было подсечено под корень. Может быть, навсегда» (с.143).⁷²