Тверская деревня

На реке Пинега

Возвращаясь в те далёкие ныне военные годы, желая найти короткий, но ёмкий рассказ о тружениках тыла в деревне, взяла книгу Фёдора Абрамова «Дом». Выписала по теме всё, что нашлось о деревне Пекашино в войну 41-45 годов. А именно о том, как трудились для фронта дети-подростки, герои романа «Дом» - брат и сестра Елизавета и Михаил Пряслины. Вот, что они рассказывали автору «Дома», когда он приехал в родную деревню после госпиталя. Вот что они запомнили на всю оставшуюся жизнь.

… «Не приведи Бог ещё раз пережить голод, который они пережили в войну и после войны, не приведи Бог, чтобы ещё раз вернулись те страшные времена, когда ребята всю зиму, сбившись в кучу, отсиживались на печи. И всё-таки, всё-таки… Никогда у них, у Пряслиных, не было столько счастья и радости, как в те далёкие незабываемые дни. Одна только первая их страда чего стоит! Выехали на Синельгу – все мал мала меньше, думалось, и зарода-то им никогда не поставить: ведь первый раз, когда с косками вышли на пожню, и косарей не видать. С головой скрыла трава. А поставили. Один зарод поставили, другой, третий. И с тех пор голый выкошенный луг, с которого убрано сено, стал для Лизы самой большой красой на земле.

Не только ли одна она со сладким замиранием сердца ворошила в своей памяти то далёкое прошлое? А старухи, вдовы солдатские, бедолаги старые, из которых ещё и поныне выходит война? Уж их-то, кажись, от одного поворота головы назад должно бросать в дрожь и немочь. Тундру сами и дети годами ели, похоронки получали, налоги и займы платили, работали от зари до зари, раздетые, разутые… А ну-ко, прислушайся к ним, когда соберутся вместе? О чём говорят-толкуют? О чём чаще всего вспоминают? А о том, как жили да робили в войну и после войны.

Вспоминали, охали, обливались горючей слезой, но и дивились. Дивились себе, своим силам, дивились той праведной и святой жизни, которой они тогда жили. А все дрязги, все свары, вся накипь житейская – всё это забылось, ушло из памяти, осталась только чистота, да совестливость, да братская спайка и помочь. И недаром как-то нынешней весной, когда собравшиеся у неё старухи по привычке завели разговор о войне, старая Павла со вздохом сказала: «Дак ведь тогда не люди – праведники святые на земле-то жили».

… «В войну все до последней кулижки выставляли одни бабы, старики, ребятишки, а сейчас в совхозе полно мужиков, полно всяких машин, всякой техники – легче работать стало. А почему дела-то в гору нейдут? Может, оттого, что по-старому робить разучились, а до машин, до всей этой техники умом ещё не доросли?».

… «Господи, с какими муками, с какими слезами раскапывали они тогда тут поле! Помирали с голоду, а засевали. Из глотки вырывали каждое зернышко. И вот всё для того, чтобы тут всколосился осинник»…

… «Бывало, в войну ребята приступом приступят: дай исть, дай исть! – хоть с ума сходи. А пойдём-ко на реку! Мы ведь сегодня ещё у реки не были…

И вот забывался на какое-то время голод, снова зверята становились детьми. А потом, когда подросли немного близнята, Петька и Гришка, Пинега стала для них второй Звездоней: с весны до поздней осени кормила рыбёшкой, да ещё и на зиму иной раз сушья оставалось».

… «В память той незабвенной кормилицы, которая выручала пряслинскую семью всю войну, Михаил всех своих коров называл Звездонями, хотя ни одна из них не походила характером на ту военную Звездоню. Та, бывало, проводи её хозяин до поскотины, глотку бы надорвала от своей коровьей благодарности, а эта не то что мыкнуть – головы не соизволила повернуть на прощанье.

Да, подумал он с ухмылкой, в войну и коровы-то сознательнее были…».

… «Вкалывать в лесу у пня без передыху, без выходных, по месяцам дома не бывать, как это было в войну и после войны, не дай Бог, а думать, жерновами ворочать, которые у тебя в башке, ещё хуже».

… «Сколько лет уже как кончилась война, сколько лет прошло с той поры, как отменили налоги и займы, а его всё ещё и доселе с наступлением августовской темноты, будто в ознобе начинает трясти. Потому что именно в это самое время начиналось, бывало, главная расплата с налогами и займами».

На реке Медведица

В то время, как на Пинеге, деревенские подростки, оставшиеся в деревне многодетные бабы и старики никогда не слышали разрывов снарядов и бомб, не видели зарева пожаров горящих городов и деревень – всё это пришлось увидеть и услышать в тверских деревнях нашим, теперь уже глубоким старикам в окрестностях посёлка Рамешки. Их воспоминания о войне вошли в книги «В тверском углу», «Тверская Атлантида», «У Старорусского большака», «На память о деревне».

Напомним о них. Деревни и сёла на бежецкой дороге видели бредущих от Твери или едущих на телегах беженцев с узлами или ребятишками на руках. Видели в стороне Калинина зарева пожаров, слышали гул немецких и советских самолётов, сражавшихся в воздухе. Немецкие самолёты с бомбами и снарядами залетали и в район, обстреливали и бомбили колонны беженцев. Видели и слышали в деревнях Тучево, Константиново, Погорелец, в селе Никольское по ночам грохот советской техники, ржание лошадей, топот тысяч солдат отступающей с Западного фронта советской армии. А затем к ним в деревни прибыли на Покров, 14 октября 41 года, части 31 армии из оставленной ей Твери. Не только солдаты и командиры этой армии встали на постой в эти деревни, но прибыли с ними сотрудники – следователи и судья Военного Трибунала Калининского фронта. И слышали наши старики почти каждую ночь в ближних лесах Шарикко и Дитькин лес пулемётные очереди. В этих лесах с октября по 5 декабря 41 года казнили солдат, командиров, колхозников, дезертиров по приговорам Военного трибунала 31 армии. Когда военные ушли 5 декабря (началось наступление на Калинин) в лесах остались рвы и ямы с чуть прикопанными трупами: нет, не подумайте, не немцев, а своих, советских якобы, шпионов, предателей, ослушников приказов или просто без документов и оружия вышедших из окружения бойцов с Западного фронта. Когда весной деревенские обнаружили в лесах торчащие из земли ноги, руки, а то и плавающих в воде ям мертвецов, вызвали комиссию и услышали от неё: «Собакам – собачья смерть». Подходить к местам расстрелов запретили, говорить о них тем паче. Раскрыли рты свидетели тех расстрелов только при «перестройке». Тогда, в войну они трудились в полях, на фермах детьми вместе со стариками. Бабы, впрягшись вместо лошадей в плуга и бороны пахали и боронили колхозные поля. Правда, в этом помогали кое-где коровы и быки.

Молодые девки в 41-42 годах, мобилизованные из колхозов, рыли окопы под Торжком и Старицей, работали на лесозаготовках, трудились на военизированных заводах, хоронили под Калининым убитых немцев и русских.

Из всех лесозаготовительниц осталась жива ныне (2018 г.) Мария Николаевна Гуркина из деревни Шеломец. Ей в декабре 2017 исполнилось 90 лет. Ноги её без ходунков не ходят.

Страшное дело эти бабьи лесозаготовки в зимних лесах, по норме, без пайка, на корме приютивших хозяев, когда в мокрой одежде без просушки, кучей на соломе в избе спали.

Кстати, в 41 году солдаты-постояльцы в деревнях пайка не получали. Их кормили деревенские своими харчами. Зато уж, когда первые пайки появились, как радостно делились солдаты с деревенскими консервами, сахаром, сухарями. А деревенские тогда мезгой, дурандой питались. Это было что-то подобное на «хлебные» лепёшки с крахмального завода в дер. Городок: отходы какие-то…от переработки картофеля.

А их родные девки зимой в лесу на военной пайке-голодайке, как говорится, мужички, с топором-пилой в руках – на морозе, в трущебнике до горла в снегу! Старики, дети, да бабы хоть на печах русских спали, солдаты на соломе на полу, начальники – на постелях хозяев… А девки-то, девки в лесу – жуть! Но как ни странно, а все бывшие когда-то девками наши деревенские старушки все далеко за 80 лет в вечность уходили. Крепкий народ раньше был!

Кстати сказать, а может и некстати, но писатель-фронтовик Фёдор Абрамов, после тяжёлых ранений в начале войны, как нестроевой, прослужил до конца войны следователем в контрразведке, в частях войск НКВД «Смерш», что означало «смерть шпионам». В наших лесах именно смершевцы в 41 году обильно удобряли землю «шпионами». Настолько обильно, что их по слухам в наших деревнях тоже в расход пустили. Приезжала пытать деревенских комиссия и тоже, вроде, смершевцев «собаками» называла… Так ли это, не так, одна земля, да Господь Бог ведают. Тех, кто об этом поведал, уже в живых нет. Все на погостах в сёлах Вырец и Никольское. С тех страшных лет осталась поговорка, сказанная одному любопытному деду на вопрос: «Кого это вы в лесу по ночам стреляете?». Бравый смершевец ответил деду: «Много ведать, дед, - много».

За войну некоторые наши мобилизованные девки под трибуналом побывали, даже в лагерях моя соседушка по деревне Филиха Елизавета Смирнова там 3 года провела.

Ей понравилось, не хотела оттуда в колхоз возвращаться. Говорила, что там, где-то под Нарвой, они работали по норме, их кормили, им концерты показывали. Вот, видно, эти концерты, еда и норма на работе ей нравились. А в колхозе какая норма, еда да концерты? Горе - горькое. Даже за собранные колоски – тюрьма.

В ней за колоски моя соседка по деревне Тучево Александра Шулыгина побывала. Екатерину Сидорову из деревни Шеломец вместе с подругой смершевцы чуть было в бане не сожгли, да начальник из «Смерш» спас. А, может, ребята пошутить хотели, кто знает… Оно и впрямь – «много ведать – много ведать». Это ещё Екклезиаст в библейские времена отмечал: «Во многие знания – многие печали»…

Эту истину писатель Фёдор Абрамов хорошо знал, да и подписку о неразглашении тайн контрразведки в «Смерш» давал. Жаль, а может и к лучшему, что ничего о годах в «Смерш» не написал. «Во многие знания – многие печали»…

Но, печали есть и в скудных знаниях о военном лихолетьи в наших тыловых деревнях. Страшные морозы в зиму 41 года стояли в наших местах. Деревенские помнили, что солдаты были обуты в ботинки, выше которых наматывались обмотки. В деревне Сырково Александра Павловская пожалела караульного на посту у своей избы. Она слышала, как стучал он заледеневшими ботинками. Вышла к нему с деревенскими валенками. А начальник, что в её избе на постое гулял с друзьями, увидел это. Набросился с бранью на солдата: «Что с…ка, жалуешься, под трибунал захотел?» Помнят деревенские в деревне Погорелец, как начальник-смершевец колхозных поросят без разрешения на ферме стрелял… Скотник Николай Малинин у него расписку попросил. Начальник ему наган показал: «а эту расписку не хочешь?» Начальство поросят ело, а солдаты в ригах на соломе щи хлебали с гнилой капустой.

Видимо, полютовали смершевцы основательно, коли их потом расстреляли.

Вблизи места казней трибунала НКВД в Дитькином лесу до сих пор квадратная яма со входом в неё есть. Это бывший блиндаж расстрельной команды.