Тверская деревня

1914-1915 г.г. Избяные песни. 12.

«В селе Красный Волок пригожий народ: Лебедушки девки, а парни как мед, В моленных рубахах, в беленых портах, С малиновой речью на крепких губах; Старухи в долгушках, а деды — стога, Их россказни внукам милей пирога: Вспушатся усищи, и киноварь слов Выводит узоры пестрей теремов.

Моленна в селе — семискатный навес: До горнего неба семь нижних небес, Ступенчаты крыльца, что час, то ступень, Всех двадцать четыре — заутренний день. Рундук запорожный — пречудный Фавор, Где плоть убелится, как пена озер. Бревенчатый короб — утроба кита, где спасся Иона двуперстьем креста. Озерная схима и куколь лесов Хоронят село от людских голосов. По Пятничным зорям, на хартии вод Всевышние притчи читает народ».

Таково северное село Кранный Волок где-то в Карелии, в Олонецкой губернии, в лесном, озерном краю. В него не достигают грохот сражений первой Мировой войны. Идет размеренная трудовая крестьянская жизнь в старообрядческом селе. Моленная изба – центр крестьянского мира, где молятся об очищении от грехов, от всяких бед и напастей, но, заметим, молятся без попа. Так молятся старообрядцы – беспоповцы.

1926 год. Поэма Деревня.

Картина северной деревни уже иная. Мировая война совпала с революцией 1917 года, Гражданской войной. В деревню проникли новые веяния, обещания мужику советского рая, если он откажется от своего прошлого «мракобесия» - веры во Христа, а поверит Красному богу большевиков – Ленину. Вот уж он точно приведет «ржаных», «толоконных», «пестрядинных» крестьян в рай.

Однако, крестьянский поэт Николай Клюев, обращаясь к Рассее-матке, как к «чаровой заклятой кадке», вопрошает:

«Что там, кровь или жемчуга, иль лысого черта рога? Рогатиной иль каноном открыть наговорный чан? Мы расстались с саровским звоном -Утолением плача и ран. Мы новогородскому Никите Оголили трухлявый срам, — Отчего же на белой раките Не поют щеглы по утрам?

Мы тонули в крови до пуза, В огонь бросали детей, — Отчего же небесный кузов На лучи и зори скупей? Маета как змея одолела,

Голову бы под топор... И Сибирь, и земля Карела Чутко слушают вьюжный хор. А вьюга скрипит заслонкой, Чернит сажей горшки... Знаем, бешеной самогонкой Не насытить волчьей тоски!

Ты, Рассея, Рассея-матка, На мирской смилосердись гам: С жемчугами иль с кровью кадка, Окаянным поведай нам!»

«Окаянные» в недоумении перед железным трактором прибывшим в деревню. Он обещает им новый рай, когда полки будут надламливаться от ковриг хлеба…

А в это время березки и ели чуют страшную беду: бегут топиться в чати, ласточки разбивают гнезда в куски. Это видение рыбаку Кондратию не предвещает мужикам тракторного рая.

Всё, что есть в деревне, не верит новому раю, даже избяная утварь, как и ласточки подает знаки тревоги:

«Лучина отплакала смолью, Ендова показала течь, И на гостя (трактор) с тупою болью дымоходом воззрилась печь. А гость, как оса в сетчатке, В стекольчатом пузыре… Теперь бы книжку Васятке о Ленине и о царе...»

Книжка эта встает против всего, чем прежде жил крестьянин и в голове своей, и в избе, и в быту своем. Книжка изгоняет из его жизни прялку, ткацкий станок, сказки, загадки и сны, домовых, нежить, мавок… всё это объявляется сором, заскорузлым прахом. И после всего этого изгнанного, осмеянного и проклятого, Рассея поэта уже не Матка:

«Ты Рассея, Рассея - тёща, Насолила ты лихо во щи,

Намаслила кровушкой кашу — Насытишь утробу нашу!

Мы сыты, мать, до печёнок, Душа — степной жеребёнок –

Копытом бьёт о грудину, Дескать, выпусти на долину

К резедовым лугам, водопою… Мы не знаем ныне покою,

Маета-змея одолела Без сохи, без милого дела, без сусальной в углу Пирогощей…

Ты Рассея — лихая тёща!

1932. Деревня – сон бревенчатый, дублёный…

В стране НЭП закончился, начался курс на коллективизацию, наступление не только на кулака, но и на среднего крестьянина. Деревня Клюева – уже не реальность, а «сон бревенчатый, дубленый, Овинный город, празелень иконы, Колядный вечер, вьюжный и каленый. Деревня — жатва в косах и поняве, С волынкою о бабьей лютой славе, С болезною кукушкою в дубраве!

Деревня — за кибиткой волчья стая — Вот-вот настигнет, сердце разрывая, Ощеренной метелицею лая! Свекровь лихая — филин избяной,

чтоб очи выклевать невестке молодой, Деревня — саван, вытканный пургой,

Для солнца упокойник костяной. Рученек не разомкнуть, Ноженек не разогнуть — Не белы снежки — мой путь! Деревня — буря, молний наковальня, Где молот — гром, и тучи — котовальня, Что треплют шерсть — осинника опальней; Осинник жгуч, багров и пестр, Ждет волчьих зим — седых невест, С вороньим табором окрест. Деревня — смертная пурга,

Метелит друга и врага, Вонзив в безвестное рога, Деревня — вепрь и сатана...

Но ронит коробом луна На нивы комья толокна. И сладко веет толокном

В родных полях, в краю родном, Где жаворонок с васильком Справляют свадьбу голубую, В республике, как и в России, Звенят подснежники лесные,

Венчая пчелку восковую. Кинет воску на березку, Запряглась луна в повозку - Чтобы утро привезти По румяному пути!

1934 Поэма Разруха. Отрывок о деревне.

…………………………………………………………………

Скрипит иудина осина, И плещет вороном зобатым, Доволен лакомством богатым, О ржавый череп чистя нос, Он трубит в темь: колхоз, колхоз! И подвязав воловий хвост, На верезг мерзостной свирели Повылез черт из адской щели – Он весь мозоль, парха и гной, В багровом саване, змеей …

…………………………………………………………………..

Других картин о деревне после 1934 года Николаю Клюеву написать не дали. Певца мужицкого рая арестовали, сослали в Нарым, в 1937 году в Томске расстреляли.