Тверская деревня

Нам закляты и заказаны

К пережитому пути.

И о том, что с прошлым связано,

Ты не плачь и не грусти.

Настоящего видениям –

Огнепалые венки,

А безвестным поколениям –

Снежной сказки лепестки.

Николай Клюев

1912г.

Обращение к поэту. Год 2018.

«Нет, любимый наш народный поэт, Николай Алексеевич Клюев, не плакать и не грустить о пережитом в 20 веке невозможно. Мы, безвестные Вам поколения, 21 века дожили до полного разрушения любимого Вами и живописно запечатленного в Вашем творчестве мужицкого рая. Мы знаем, что Вас советские власти расстреляли в Томске в 1937 году именно за любовь, проповедь и защиту этого мужицкого рая. Родившись в 1937 году, вдоволь наглядевшись на строительство социалистического и обещанного коммунистического рая, пришлось дожить и до разрушения этого советского рая. Ваш мужицкий рай, в котором нелегко было жить, был по-своему прекрасен. Вы оставили о нем для безвестных поколений «снежной сказки лепестки». Спасибо Вам огромное, Вашей душе спасибо за эти лепестки-странички о русском крестьянском мире, деревне – избяном рае в Вашей Карелии.

В нашей Тверской Карелии еще довольно много живых карельских изб с русскими печками, с красными углами божниц, с узорными наличниками на окнах. Даже ткацкие станы в них Вашего времени еще сохранились, сундуки с льняными одеждами, рушники… У нас ныне и христианские храмы восстанавливаются и в народных музеях бережно хранятся утварь из крестьянского быта: плетенье, вязанье, вышивание, резьба… Ваши стихи издаются, Ваше творчество изучается. Оно нам очень интересно. Жаль, что могила Ваша нам не известна: братская могила, где лежит Ваш прах вместе с прахом крестьян, священников, мещан, мастеровых 30 г.г. 20 века не угодивших советской власти.

Вы живете для нас в своих стихах, «потомок лапландского князя», «непомерный Клюев», Сирин Поморья, Ладоги, Онеги.

О мужицком рае мы практически ничего не знаем. Вашему верному другу Сергею Клычкову не дали о нем досказать. Из задуманного им девятикнижия «Живот и смерть» опубликовали только три книги: «Сахарный немец», «Чертухинский балакирь», «Князь мира». О легендарном сорочьем царстве, где укрылся от Советов мужицкий рай, мало что известно. Поэта расстреляли в 1937 году, как и Вас.

В этом Сорочьем царстве «царя нет, а пастух выше министра. Молятся в лесу, по которому идет лиственный звон, а под ноги ради молитвы постлан мшистый подрушник. Нет налогов, нет поборов и лишь одна там подать: в Успенье после отжинок от каждой деревни в казну забирают по бабе или девке. Тут зеленый лес нашел себе приют от топора, зверь сюда бежит от человеческой жадности»…

«Сорочье царство бессребреников…, в котором «денег вроде как ни у кого ни семитки, а живут все в полном зажитке».

Это было беспошлинное и бесплатежное царство, в котором «улочки рублевиками вымощены», «закоулочки выложены полтинниками, четвертаками, пятиалтынниками, избы там «из медных медяков» да из серебряных гривенников»; цена в Сорочьем царстве – доброе слово»

(Н.М.Солнцева. Сорочье царство Сергея Клычкова. Предисловие к двухтомнику. Москва. Эллис Лак, 2000).

Такой вот мужицкий рай. До которого С.Клычков не дожил.

Прах его, 48 летнего, тоже в братской могиле где-то на кладбище Донского монастыря в Москве среди «невостребованных прахов»… А как они могли быть востребованы, когда в НКВД убивали по вынесении приговора сразу же, а родственникам убиенных сообщали об их заключении на 10 лет без права переписки. Те и ждали 10 долгих лет своих живых близких…

То было в 30-е годы 20 века. Теперь, в 21 веке, убиенный Николай Алексеевич Клюев, нас зазывают в царство глобализации с мировым правительством во главе и тоже, разумеется, обещают всех благ. В их числе безналичный расчет за блага по электронной карточке.

Правда это очередной рай уже без мужиков, а с роботами вместо них. Даже бессмертие в нем обещают через замораживание и воскресение – при размораживании…

Так что, дорогой «Олонецкий ведун», Николай Клюев, Вам позавидовать можно, что Вы наверное мученический венец заслужили у Господа за свое мужественное стояние за мужицкий русский рай, не дожив как мы до антихристого глобального рая. Царствия Вам Небесного, Христова в посмертии! Нам же еще мучиться предстоит. А так выстоять хочется в мучениях за все святое для русских! Да помогут в этом Ваши «снежной сказки лепестки».

Снежной сказки лепестки.

По Волге, по ясной Оби

На всяком лазе, сугробе

Рубили мы избы, детинцы,

Чтоб ели внуки гостинцы?

Чтобы девки гуляли в бусах

Не в чужих косоглазых улусах!

При «Рожестве избы» от кудрявых стружек тянуло смолой, а белый новый сруб был «духовит, как улей».

Играя топором, какой-нибудь Васька Буслаев ловко рубил пазы, кокоры, «тесовый шоломок», рябью писал подзоры и «лудянкой выпестрял конек».

И когда готова была «изба-богатырша» с вырезным кокошником и оконцами-глазницами, в красном углу на полке – божнице ставились иконы. Кроме Спаса и Богородицы непременно ставились Микола (Николай Чудотворец) и Егорий (Григорий Победоносец). Сразу же, в избе складывалась из глины, навоза и песка глинобитная русская печка. Она грела, лечила, готовила пищу для семьи. На ней спали старики и дети, с нее сказывались сказки, рассказывались были и небылицы, слушались истории странников и перехожих калик.

В русской печи варились в чугунах и горшках щи, каша, томилось с румяными пенками молоко в кринках, выпекалась свежая и духмяная коврига хлеба: «Она – избяное светило, лучистее детских кудрей».

В ржаном золотистом сиянье

Коврига лежит на столе,

Ножу лепеча: «Я готова

Себя на закланье принесть».

Каждое утро печь-лежанка ожидает кота, пузан-горшок хозяйку –

Объявятся они, как в солнечную старь,

Мурлыке будет блин, а печку – многознайку

Насытят щаный пар и гречневая гарь.

Перекрестясь, помолившись, сядет крестьянская семья за стол, но только после знака хозяина примется за трапезу, а окончив ее, с благодарением Богу отойдет от стола.

В избе жили, растили ребятишек, а порой помещали в ней новорожденных телят, поросят, укрывая их от мороза и холода. Спали на полу, покрытым соломой и домотканым рядном; укрывались либо лоскутными одеялами, либо запунами-тулупами. Спали и на лавках, на каржинке (короб перед печью над подполом – подизбицей), если семья была большая.

В избе болели, недомогали, днем отдыхали. В избе умирали. Когда это случалось, то

Сиротела печь, заплаканный горшок

С таганом шепчутся, что умерла хозяйка,…

Вот как вспоминал поэт в своих избяных песнях смерть своей матери.

Четыре вдовицы к усопшей пришли…

…………………………………………..

Четыре вдовы в поминальных платках:

Та с гребнем, та с пеплом, с рядниной в руках;

Пришли, положили поклон до земли,

Опосле с ковригою печь обошли,

Чтоб печка-лебедка, бела и тепла,

Как допрежь, сытовые хлебы пекла.

Посыпали пеплом на куричий хвост,

Чтоб немочь ушла, как мертвец, на погост,

Хрущатой рядниной покрыли скамью,

На одр положили родитель мою.

К ней в избу придут деревенские прощаться. Сядут на лавки, помолчат. Затем покойницу вынесут, гроб поставят на табуретки у крыльца. Ей дадут как бы проститься с избой. Изба то же прощается с покойницей.

…За печкой домовой твердит скороговоркой

О том, как тих погост для нового жильца.

Как шепчутся кресты о вечном, безымянном,

Чем сумерк паперти баюкает мечту.

Насупилась изба, и оком оловянным

Уставилось окно в капель и темноту…

Будущий поэт жил при матери-сказочнице, сказительнице, песеннице, очень религиозной. От нее он слышал первые молитвы, узнавал о житиях святых, узнавал о пророчествах праотцев староверов и с матерью вместе молился. Любил свою мать он безмерно и скорбел об ее утрате всю взрослую жизнь.

Все самое дорогое, сокровенное из русской северной старины, уклада крестьянской жизни в лесном, медвежьем углу впитала, вобрала всебя впечатлительная душа будущего очень одаренного поэта: благозвучный русский язык, сказочный мир избы, леса, болота, воды с их духами – образами леших, русалок, водяников, воздушников – все это наполнило мир творческого воображения мальчика Николая. Снежной сказки лепестки были реальностью деревенской жизни во все периоды его жизни. Этим был красочен, этим расцвечен и освещен мужицкий рай Николая Клюева.